Александр Силецкий: Пещера на склоне горы

Александр СИЛЕЦКИЙ

ПЕЩЕРА НА СКЛОНЕ ГОРЫ

- Назад! Назад!

Это было последнее, что Чингиз услышал. Потому что сам же и кричал, предостерегая пастушонка, парнишку лет тринадцати, который, не подозревая о грозящей им беде, не спеша объезжал на коне отару овец.

В ту самую секунду содрогнулись - едва заметно поначалу гигантские снежные наносы, грозными козырьками нависшие над ближними скалами.

Где-то в горах, очевидно, случился обвал. Земля заколебалась, и все, что могло придти в движение, теперь неудержимо покатилось, понеслось...

Чингиз клял себя последними словами - это он был виноват: недоглядел, недорассчитал, как дурачок, поддался на мальчишеские уговоры пастушонка: естественно, здесь пастбище отменное, и трава сочная, и ветры не гуляют, ну, а то, что близко снежные карнизы и за ними тянется ледник - так ведь они, похоже, намертво застыли, безопасно...

Но думать обо всем этом было поздно. Стихия, разгоняясь, настигала...

Пастушонок-то, внизу, еще может и успеть...

Чингиз прикинул: сам он точно на пути удара, и основная часть отары - тоже здесь.

Как все нелепо!..

Даже чудо не спасет.

И тогда Чингиз, набрав сколько мог воздуха, с отчаянием закричал:

- Назад! Назад! Лавина! Поворачивай назад!

Он мысленно прочел свою охранительную мантру. Но толку? Судьба, наверное...

Хоть до него и доносились вести о великих переменах на равнине, да и здесь, в горах, не все спокойно было - то вдруг набегали басмачи, то приходили им на смену тоже чужаки в каких-то островерхих краснозвездных шапках, - все равно Чингиз, как, впрочем, многие его односельчане, Закон Судьбы не соединял с тем, что творится в мире.

Там - свое, а есть еще и посильнее власть... В другом, куда как большем и могучем мире, где также у любого - свой Закон, вот только не для всякого открыт...

Обидно, не успел договорить с учителем из новой школы, что приехал к ним недавно - объяснял все: мол, прислали грамоте детей учить. И остальных, кто пожелает.

Занятный человек, из тех, кто в шапках со звездой... Не злобный.

Знания имел большие, интересно говорил, хотя порой и не совсем понятно; впрочем, обещал: вот погодите, жизнь наладится - и сами разберетесь, я вам помогу. Повремените...

Эх, да что теперь жалеть!.. Всему, как видно, - свой черед...

Он мельком глянул в сторону подпаска. Что же он? Неужто не услышал?

Нет, все в порядке. Пастушонок услыхал и круто повернул коня.

Обе собаки привычно кинулись наперерез остаткам стада и, громко лая, погнали его вслед за всадником.

Первый снежный карниз с неимоверным ревом оторвался от уступа, а за ним, разгоняясь вниз по склону, уже мчались, сокрушая все, другие...

Чингиз на миг зажмурился, чтобы не видеть этой белой, страшной смерти, и разом дьявольская сила закрутила его, сдавила, ударила и вдруг потрясла невероятной тишиной. И тотчас темнота заполнила весь мир...

А потом он неожиданно для себя ожил. Он ощутил, что силы возвращаются к нему, что он все слышит, может говорить... Будто в волшебном сне!

Я пришел к Абсолюту, подумал Чингиз, и меня Единое приняло в лоно свое, и теперь я буду вечен, как самый Абсолют, ибо я сделался его законами, я - часть его...

Но тут он заметил отблеск дымного костра, услышал тихий непонятный говор - рядом, в метре от себя, и понял: ерунда, он все-таки сумел спастись!

До странного легко и невредимо выкарабкался из-под толщи снега...

Чингиз уперся ладонями в подстилку из сухой травы и так, полупривстав, пугливо огляделся.

Он был в пещере, вход в которую кто-то завалил камнями.

В центре пещеры, в углубленьи, был очаг - большой и безыскусно сложенный.

А подле очага сидели люди... Старые и молодые, мужчины, женщины и дети... Голые, чужие, совершенно дикие на вид, пришедшие неведомо откуда...

То, что Чингиз очнулся, казалось, обрадовало всех.

Обрадовало?

И тогда до Чингиза, наконец, дошло.

Они _спасли_ его! Каким-то образом сумели раскопать, перенесли сюда и водрузили на лежанку возле самого огня. Почетный гость...

А почему бы нет?

- Эй, - тихонечко позвал Чингиз, - вы спасли меня, правда?

Чужаки прислушались, внимательно и, как показалось Чингизу, с долей сострадания, но не сказали ничего. Нет, на своем языке они перекинулись немногими словами, вопрос же остался без ответа.

Они меня не понимают, сообразил Чингиз. А может, мне мерещится все это?

Он снова истово прочел мантру, на всякий случай ту, которая предназначена только для живых.