Александр Силецкий: Пещера на склоне горы

Ничего не изменилось.

Стало быть, он жив и вправду, поскольку то, что он сейчас проделал, мертвым не под силу.

Как ни объяснял новый учитель, Чингиз в такие вещи верил непоколебимо.

Но как же завязать с хозяевами разговор? Ведь глупо просто так лежать...

Неожиданно одна из женщин встала и направилась к нему, держа в руках грубо сработанный кувшин.

По ее походке, по всему ее облику Чингиз понял, что она очень молода.

И еще он заметил: при всей своей несомненной дикости, она хороша собой - подобных ей в селении он не встречал ни разу.

Она опустилась перед ним на корточки и протянула кувшин, почти до краев наполненный козьим молоком.

Что-то дрогнуло в душе Чингиза - до того доверчиво и ласково смотрели ее серые глаза.

- Спасибо, - медленно, растягивая каждый звук, чтоб слово обрело свой подлинный, высокий смысл, негромко произнес Чингиз.

А после - принял из рук девушки кувшин и жадно начал пить.

Он чувствовал, что все, кто был у очага, внимательно следят за ним, но не знал, как должен _по-настоящему_ вести себя.

Впрочем, похоже, к нему и в самом деле не питали никакой вражды.

И почти сразу вслед за девушкой один из мужчин тоже поднялся со своего места и, мягко улыбаясь, положил на его подстилку свой короткий дротик.

Красноречивый жест!

Итак, Чингиза приняли.

В племя, в семью, быть может, в стаю? Он покуда этого не знал.

Но неожиданное чувство связи с дикими людьми и благодарность к ним - уже решали многое.

В конце концов я такой же, как все, подумал Чингиз, а эти люди тоже люди, выходит, я хоть немного нахожусь в сродстве с ними. Я не имею права ни презирать их, ни ненавидеть. Люди рождены на свет, чтоб жить, и какая разница, откуда они родом! Живут, чтоб помогать, чтобы любить, - ведь это убивают оттого, что истины не ведают... Слепцы!

И тогда Чингиз, откинувшись на подстилку, мысленно прочел свою Главную мантру:

"Есть только Единая Жизнь, Единая Жизнь - основа всему. Я покоюсь на лоне великого океана жизни, и он поддерживает меня и несет бережно, хотя волны подымаются и падают, хотя бури ревут, свирепствуют. Я в безопасности на океане жизни и радуюсь, когда чувствую его движение. Я составляю одно со всей жизнью, и я вижу за собою силу, знание и мир; они - опора для моих ног; они - во мне. Этой Жизнью и я раскрываю свою душу, чтобы Она могла проявиться во мне во всей своей полноте и свободно изливаться в меня. Я - сын Вселенной. Вселенная - моя родина, и я изучу ее до конца! И буду верен до конца тому, что знаю. О, Единая Жизнь! Проявись!".

Он настолько забылся, что конец проговорил в полный голос.

Когда это до него дошло, он было испугался, но напрасно: сидевшие у очага его не понимали. И вряд ли вообще хоть что-то знали из того, к чему он приобщился с детства и над чем - впрочем, деликатно, не без здравой логики - подсмеивался школьный учитель.

Порой Чингиз и сам готов был согласиться с ним - нет, не во всем, конечно, но во многом - и тем не менее в любую сложную минуту его чувство вновь и вновь непроизвольно обращалось к давним представлениям, которые в далеких цивилизованных краях, наверное, отвергли бы без колебаний. Как знать, быть может, истиной владеют _там_, однако здесь, среди долин и скал Памира, Чингиз во многом следовал даже не то что опыту, а скорей подспудному желанию своих далеких предков _все_осмыслять_ - желанию, возникшему близ звезд, средь одиночества и мудрой тишины.

Он был рожден на истеченье века, как говорили новые календари, но постоянно ощущал, что колыбель его - несметное количество тысячелетий, _миновавших_, хоть и не исчезнувших для будущего.

С этим он вырос и, перегоняя с пастбища на пастбище стада, неспешно жил...

Потом девушка - она назвалась: Рева - принесла ему кусок сырого мяса.

Он поборол в себе невольное отвращение и только внятно произнес:

- Спасибо.

Спасибо - это ведь когда дают, к тому же добровольно... Так это понимал Чингиз. И так, возможно, понимало племя.

По крайней мере, едва Чингиз протянул мужчине, что подарил ему свой дротик, новый острый нож и показал, как пользоваться без опаски, в ответ он вдруг услышал то же самое "спасибо" - с трудом произнесенное, с чудовищным акцентом, но... смысл слова!..

И потекла для Чингиза размеренная, ни с чем прежним не схожая жизнь.

Через неделю он совсем окреп, так что смог не только выходить из пещеры, но и помогать племени в охоте.

Тут-то и сказались навыки потомственного пастуха. Он мастерил арканы, показывал, как делать западни, соорудил из обожженных кольев некое подобие загона для скота, где теперь постоянно находились несколько коз с козлятами.