Юлий Дунский - Время собирать камни

Онезорг тоже смотрел в окно. По его побледневшему лицу катился пот. Демин сказал ему севшим от злобы голосом:

— Любуешься?.. Аккуратная работа, немецкая.

Онезорг ничего не ответил. Притихший поезд катился дальше, а по обе стороны полотна мелькали закопченные печки, огрызки съеденных войной домов.

И все-таки встреча с родиной была радостной. На той станции, где Демин со своей командой сошел с поезда, собралась густая толпа. Большинство людей пришло наугад: а вдруг вернулся с войны кто-то из своих? Так в те дни встречали все эшелоны с победителями, возвращавшимися домой. Здешних, местных, высадилось на этой станции человек восемь, и сразу вокруг них закрутился радостный водоворот. Немолодые люди целовались, как молодожены; кому-то совали в руки родившегося без пего ребеночка — сына или внука; в сторонке уже плясали под неизбежный аккордеон. Кто плакал от счастья, кто — от горя: две женщины успели узнать от приезжих, что к ним никто не вернется.

Среди этого кипения чувств Онезорг в своем черном плаще и офицерской немецкой фуражке торчал, как пугало. На него косились, но никто не подходил, не любопытствовал — не до немца сейчас было.

Демина и Нелю согревала чужая радость. Но все-таки сердце покалывала печаль: их здесь никто не встретил и не мог встретить, а поезд, к которому они успели привыкнуть, попрощался коротким гудком и отправился дальше без них. И вдруг Демина кто-то дернул за рукав.

— Капитан, не признаешь? А я тебя враз определил. Ты с девятой десантной. Помнишь, в одной палате лежали?

Сопалатник Демина — это был старшина с пустым рукавом гимнастерки, заправленным за ремень, — говорил лихорадочно быстро и безостановочно, перекрывая своим резким голосом музыку и веселый шум.

— Починили тебя, как человек ходишь.

А у меня, видишь, — вот… А ты женился. Жена у тебя красивая, поздравляю. А у меня — вот. Отрезали насовсем… Ты немца конвоируешь. Правильно, сторожи, вези. Пускай ему намотают на всю катушку. А у меня, понимаешь, все равно болит. Нету руки, а она ноет. Каждый пальчик болью чувствую. Крутит и зудит, и мурашки по ней бегают…

— Это пройдет. Это фантомные боли, — успела вставить Неля.

Но старшина не принял утешения:

— Какие еще понтонные? Не знаешь, так молчи! — Он понизил голос. — А я точно знаю. Сам дошел, своими мозгами. Доктора мою руку не похоронили, как следовает, кинули небось на помойку. Ее мухи едят, муравьи по ней ползают — вот мне и отдастся. Но я как решил? Направление возьму в военкомате, вернусь в Германию, найду и похороню честь по чести.

Вот тогда пройдет!

Демин и Неля переглянулись. Глаза у старшины были совершенно сумасшедшие, и спорить с ним не следовало.

— Ну, бывай! Жену, смотри, не обижай, а немца сторожи. Упустишь — я с тебя спрошу по всей строгости.

Старшина исчез в толпе, а Демин вздохнул и пошел к двери с табличкой; «Военный комендант».

Беззвучный, но от этого еще более страшный взрыв поднялся к небу столбом огня и черного дыма. Летели по воздуху стулья, кровати, медленно проплыла, раскинув пухлые ручки, девочка с волнистыми золотыми волосами…

Онезорг рывком сел на деревянной раскладушке. Десятки раз видел он этот сон и десятки раз просыпался в холодном поту.

Демин, которому постелили на диване в этой же комнате, тоже не спал: сидел, зажав ладони между коленями, покачивался взад-вперед и поскрипывал зубами от боли. Но когда он увидел, что немец проснулся, то выпрямился и закинул ногу на ногу. Признаваться немцу в том, что у него нестерпимо болит спина, Демин считал для себя постыдным.

Некоторое время оба сапера, немецкий и русский, смотрели друг на друга, как два сыча, и молчали. Потом капитан взял со стола пачку «Дели» и пошел наружу — будто покурить.

На цыпочках он прошел через смежную комнату, где спала Неля, и оказался на крыльце.

Только здесь он позволил себе согнуться, скрючиться, чтобы как-то утишить боль. Но тут за его спиной скрипнула дверь, и Демин поспешно распрямился.

— Виктор Степанович, вы почему не спите? — спросила Неля. В плащике, накинутом вместо халата, которого у нее не было, она подошла к перилам и стала рядом с Деминым.

— Да вот, покурить захотелось, — Демин сунул в зубы незажженную папиросу. — Люблю ночью выкурить папиросу-другую, поразмышлять о жизни.

— Зачем вы меня обманываете? Я год при госпитале работала. У вас поврежден-позвоночник. И, наверно, боль ужасная.

— С чего вы это взяли?

— Ну, я же вижу, как вы садитесь, как встаете. Сейчас я вам пирамидон принесу.