Михаил Гефтер - 1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским

На III съезде РСДРП, чисто большевистском, все соглашаются с позицией Ленина, но его концепцию воспринимают в разном объеме. Многие приняли только конечный пункт: революция совершает политический переворот, чтобы открыть шлюзы свободному капиталистическому развитию. Мы, партия, подымаем пролетариат, класс-авангард, и тот идет внутрь общества, реорганизуя все другие классы. Итак, переворотом мы вводим все. Но что дальше?

На III съезде Красин [52], человек из ближайшего окружения Ленина той поры, говорит: «Что ж, тогда нам придется уйти. Сделать свое историческое дело и уйти». Красин здесь верен Чернышевскому с его мощной антропологией центризма, где первый шаг реорганизуется в цикл первого шага. Чернышевский пытался образумить встречную традицию современности России – мощную струю безумство . Каждый раз в истории безумие возникает снова. Чтобы избежать повторения ошибки, надо отвести безумствующих. Красин, говорящий, что надо уйти, – из ближнего круга Ленина. Но есть еще Луначарский [53], тоже тогда близкий Ленину, его мозговой центр.

Луначарский говорит: нет, уйти нельзя – пойдем на гильотину. А Ленин молчит, не выступает. Почему? Его не устраивает ни тот, ни другой вариант. В нем формируется некоторый проблемный запасник. Уйти? Такого он не вычитал у Чернышевского, ибо воспитан на марксизме. На гильотину? Нет, все неясно. Неясность нарастает, и ее крещендо настанет перед Первой мировой войной. Тогда же придет осложнение ситуации.

Часть задач перестройки России для свободного капиталистического развития взял на себя кабинет Столыпина. Возникает то, о чем прекрасно сказал Достоевский: революция, предваряющая реакцию переворачивания, выступая при этом консолидирующей силой. Столыпин особая фигура, в нем некая возможность для России.

Всякий раз задача усложняется – и всякий раз заводит Ленина в тупик. Он создал неклассическую модель, где следствие руководит причиной, и модель должна как-то сработать. В Европе капитализм стихийно врастает во все стороны человеческого бытия, наконец увенчивает себя политически. В России так не выходит, причем на элементарном уровне – власть не оставляет простора для низового, массового буржуазного развития. Следовательно, капитализм надо ввести!

Революция вводит развитие – то самое, которое должно бы явиться причиной для самой революции. Здесь наметилась ленинская версия субъективизма. Процесс воспринимается как естественно-исторический, непреложный. Но его непреложность реализуется через действия под руководством организованных людей. И возникает вероятность, что вся схема начнет действовать ради самой себя.

– И все же, почему ты так настаиваешь на тезисе о «Ленине – наследнике русского XIX века»?

– Там, где XIX век хотел содействовать свободному развитию капитализма, он говорил по-либеральному, а там, где сосредоточивался на ликвидации абсолютизма, – по-народнически. Ленин решает задачу в новом синтезе: революционная организация – ближайшая цель, но цель как средство, обслуживающее процесс. Который далее пойдет своим естественным ходом. Так возникает перевернутая формула: за искомое Ленин берет цель расчистить пути естественно-историческому процессу, а за условие для этого – революционную организацию.

Для Ленина философски исходной является проблема начала . Результатом революции станет революционная власть, позволяющая России вернуться в историю и «переначать» ее. Тут он идет от Чернышевского (и неосознанно от Чаадаева). Если внимательно перечитать «Что делать?» Чернышевского, различим непрямой диалог с молодыми друзьями, которые от него отходили перед арестом. Он говорит: друзья, социализм – это прекрасно, и это легко! Отдаленное вообще легкодостижимо. Затруднительно ближнее – труднее всего начать. И устоять на нравственной высоте, удерживая себя в рамках задач начала. Сдвинуть собой лавину процесса, не домогаясь, остаться ее хозяином.

Понял ли Ленин так «Что делать?» Чернышевского, сказать затрудняюсь, но едва ли. Молодому Ленину проблема прихода и ухода от власти совсем не ясна. Ее нет в его сознании, либо та отодвинута на задний план. Но уже в затруднении Ленина по отношению к народничеству различим исток концепции революционного обеспечения естественно-исторического пути. В 1905 году начинается великая импровизация – первая русская революция. В достаточной ли мере Ленин оказался на высоте положения? Был ли он прав, сосредоточиваясь тогда на строительстве партии, сказать трудно. Луначарский в первом издании «Силуэтов революции» отмечает, что Троцкий оказался более выигрышным типом лидера, отвечающего политике революционной импровизации, чем Ленин.