Хулиан дель Касаль - Средь сумерек и теней. Избранные стихотворения

В иные ночи на меня с портрета
Взирает ласково старуха мать —
И остаюсь недвижен до рассвета,
Как будто песню силюсь услыхать.

Сколь часто я в себя теряю веру!
Раздумье – самый страшный в мире яд.
Сколь часто мука переходит меру,
Страдальца низвергая в Дантов ад!

Затворничество, чем тебя нарушу?
Бессильным стоном искривляю рот.
Безбрежная тоска вползает в душу,
Как воды океана в темный грот.

Я некогда – злосчастная минута! —
Возжаждал славы, лаврами прельстясь, —
И душу навсегда объяла смута,
И с жизнью порвалась навеки связь.

. . . . . .

И молодость моя томится в келье;
Тоскует лампа, тусклый свет лия…
О где же вы, беспечное веселье
И полнота живого бытия?

И вновь лучи блистают на востоке,
И вижу вновь с печалью неземной,
Что бледные мои ввалились щеки,
И голова покрыта сединой.

И я встаю, глухие стоны множа,
И сердце рвется, и хладеет лоб;
И пустота заждавшегося ложа
Уже зияет, как разверстый гроб.

Почий, творец, под скорбным кипарисом!
Теперь тебя почтят – почтят всерьез:
Восставят крест, воздвигнут изваянье,
Возложат лавры и охапки роз.

А я бедняк, и на твою могилу, —
О друг незабываемый! – принес
Лишь это восьмистишие, чьи строки
Расплылись от моих невольных слез.

Вы забредали под угрюмый свод
Забытого, заброшенного храма?
В кадильницах не стало фимиама,
И свечи не горят который год;

И рухнул колокол, как тяжкий плод.
Нетопыри висят над грудой хлама…
Тут ныне грешник не замолит срама,
Несчастный не спасется от невзгод.

И не приходит сумрачный монах,
Клобук непроницаемый надев,
Перед Христом распятым простираться;

И не звучат в покинутых стенах
Ни пылкие обеты чистых дев,
Ни злобные проклятья святотатца.

Вознесены тугие паруса,
Полощутся малиновые стяги;
Уплыл корабль среди лазурной влаги,
И за кормой простерлась полоса;

И чайки напрягают голоса,
И рыбы чертят быстрые зигзаги…
Из бездны вод встают архипелаги,
Блистают перламутром небеса.

Вернусь ли? Я не знаю… Словно льдины,
Которые корабль разносят в щепы,
Тоска и боль берут меня в тиски.

Мне все равно. Мне все края едины —
Родной ли, чуждый ли – глухие склепы.
И не избыть ни боли, ни тоски!

Поместья позаброшены, пусты…
Скитаюсь, размышляя на досуге,
По нищей, нынче глохнущей округе.
Куда ни глянь – колючие кусты.

А ласточки щебечут с высоты:
Мы снова дома, в тропиках, на юге!
Здесь не ложится снег, не свищут вьюги
И не желтеют на ветвях листы!

Крестьяне с поля движутся домой…
Отрадно, что в местах, забытых всеми,
И птичьих и людских немало гнезд!

И, тихий мир окутывая тьмой,
Нисходит ночь – в роскошной диадеме
Сияющих, прекрасных, вечных звезд.

Унылый звон оков об эшафот…
И обреченный валится на плаху;
И низвергается клинок с размаху,
И голову повинную сечет.

И давится последним криком рот,
И брызжет кровь на смертную рубаху…
Чужда и состраданию, и страху,
Толпа влечется прочь, как сытый скот.

И знойный, трепетный зрачок тогда
Глядит из потаенного окна,
Хранимый занавеской, словно маской;

И блещет, как неверная звезда,
Что на одно мгновение видна
Во мгле пруда, подернутого ряской.

Струятся дыма черные спирали
И вьются над кирпичною трубой;
Вдали, где скалы сумрачные встали,
Величественно катится прибой.

Алеет небо над зубчатой гранью,
Дневная приближается пора,
И воздух видится прозрачной тканью,
В которой блещут нити серебра.

До вечера прощается с загоном
Веселая курчавая овца;
Кружатся пчелы с монотонным звоном,
И голуби воркуют без конца.

Волы, бредя по утренним равнинам,
Жуют, не подымая головы;
Благоухают горьковатым тмином
Очнувшиеся заросли травы.