Дун Цин - Чтецы

Дун Цин:Я потому спросила вас об этом, что смотрела ваш фильм – он, кстати, снят по моему любимому роману, который называется «Ушел человек, который любил меня больше всех». Несколько раз начинала, но так и не смогла досмотреть до конца…

Сыцинь Гаова:В нем я тоже играла всем сердцем, он поставлен по произведению замечательной писательницы Чжан Цзе [70]. Там есть такая сцена: перед смертью матери моя героиня обнимает ее и говорит: «Мама, поживи еще…» Эту фразу изменила я, в сценарии было написано иначе: «Мама, если не будешь слушаться, то умрешь; ты что, хочешь умереть?» Я сказала, что так нельзя говорить. Мы, китайцы, всегда думаем о счастье, об удаче, и в разговоре со старым человеком тоже должна быть эта интонация: «Мама, поживи еще, покушай, будь послушной, внук скоро придет…» В отношениях со старым человеком, тем более с мамой, нельзя сердиться или проявлять раздражение.

Дун Цин:Это правда. Говорят, что в этом мире только мать готова ради своих детей отдать свою последнюю каплю крови.

Сыцинь Гаова:Правда! Я очень хочу, чтобы все сидящие в зале, если их родители еще с ними, пока не поздно, прямо сейчас стали еще больше любить их – заботиться, ухаживать, поменьше бы с ними спорили, не перечили, где не надо. Честно, чтобы потом не раскаиваться, когда уже поздно.

Дун Цин:Наверное, мама – единственный человек на свете, перед которым мы можем предстать несмотря ни на что в своем самом настоящем, собственном, изначальном облике. Но мы часто не задумываемся, какое это произведет на нее впечатление. Поэтому если наши сегодняшние чтения помогут нам всем это лучше увидеть и почувствовать, то это значит, что наша передача не прошла бесследно!

Пока человек живет, всё дела да дела, что светлый день, что темная ночь, без разницы. А как человек умер, так начинаем эти дни считать: глядишь – через двадцать дней маме будет уже три года.

За эти три года мне постоянно приходили какие-то странные мысли – что будто мама не умерла и даже сама она думает, что не умерла. Часто говорят, будто человеку умереть – всё равно что заснуть, но когда спишь – знаешь, что ты засыпаешь, засыпаешь на кровати, только не знаешь, в какой момент уснешь. Мама прожила со мной в Сиане четырнадцать лет. Она сильно болела, и врач сказал, что у нее все-все органы уже износились, и только тогда я отвез ее в пансионат для стариков «Дихуа» – «Дикая слива», где есть лечение и уход. Каждый день над ней вешали капельницу, и она точно знала, что, когда капельница кончится, дочки-сыночки повесят новую, поэтому спокойно закрывала глаза и лежала. На третий день вечером она закрыла глаза и больше их не открывала, но наверняка всё равно была уверена, что она под капельницей, не осознавала, что теперь больше не проснется, – потому что она ведь, когда ложилась, сказала моей младшей сестре намочить полотенце, чтобы протереть лицо, и расческа лежала рядом с подушкой, в застегнутом кармане штанов были ключи на связке, и их не передавали никому, чтобы ее сменить и всем заниматься…

Три года назад если я чихал, то каждый раз говорил: «Кто же это меня вспоминает?» Мама любила шутки, поэтому подхватывала: «Как кто? Мама, конечно!» Эти три года я чихал особенно часто, обычно тогда, когда забывал поесть вовремя или засиживался поздно ночью – чихну и тут же вспоминаю маму: это мама меня вспоминает, думаю.

Раз мама меня вспоминает, так уж точно не считает, что она умерла, а мне тем более кажется, что она жива. Особенно когда кругом тихо-тихо и я один сижу дома. Часто, когда я пишу, сочиняю, я вдруг слышу, как мама зовет меня, явственно так окликает. Услышав оклик, я тут же привычно поворачиваю голову вправо. Раньше мама сидела в комнатке справа, на кровати. Когда я начинал работать, наваливался на стол и писал, она уже больше не ходила и даже старалась не издавать ни звука, а только украдкой поглядывала в мою сторону. Когда она видела, что дело затянулось, она окликала меня, а потом говорила: «Ты же не можешь переписать все слова на свете, пойди пройдись». Сейчас каждый раз, когда мама меня окликает, я сразу же откладываю ручку, захожу в ту комнатку, в глубине души надеясь: может, мама вернулась в Сиань из «Дикой сливы»? Конечно же, в комнатке никого нет; я долго стою на одном месте и говорю сам себе: мама вернулась и пошла купить то, что я люблю – зеленый чили и редьку. Или, может, она хочет подшутить надо мной и нарочно спряталась за своей фотографией на стене? Я зажигаю ароматные палочки перед ее фотопортретом и говорю: нет, я не устал.