Дун Цин - Чтецы

Мы с отцом не встречались уже два года, но я как сейчас вижу его силуэт со спины. Зимой того года умерла бабушка, отец тогда же сдал дела; верно говорят, что беда не ходит одна. Я приехал из Пекина в Сюйчжоу, рассчитывал вместе с отцом поспешить на похороны домой. Вошел, увидел отца, посмотрел на запустение и беспорядок во всём доме, снова вспомнил о бабушке – и не удержался, тихонько заплакал. Отец сказал: «Что случилось, то случилось, не надо переживать, на этом жизнь не кончается!»

Вернувшись, заложили дом; отец отдал то, что был должен, и сразу же еще взял в долг, на похороны. Все эти дни в доме было очень тоскливо – отчасти из-за похорон, отчасти из-за того, что отец был не у дел. Когда траурные хлопоты закончились, отцу надо было в Нанкин – искать работу, а мне пришла пора возвращаться в Пекин учиться; и мы ехали вместе.

Когда мы приехали в Нанкин, друзья пригласили нас погулять, поэтому мы задержались на один день. На другой день утром надо было переправляться на другой берег, в Пукоу, во второй половине дня – садиться на поезд в Пекин. Отец был очень занят и заранее предупредил, что не будет меня провожать, поэтому попросил одного знакомого из гостиничной прислуги поехать со мной на вокзал. Он раз за разом повторял моему сопровождающему, что да как, давал самые подробные наставления. И всё равно беспокоился, что тот сделает что-нибудь не так; был вроде бы в нерешительности. Мне тогда уже исполнилось двадцать лет, в Пекин я к тому времени ездил два или три раза, в этом не было ничего необычного. Но отец, поколебавшись, в конце концов решил, что всё-таки сам проводит меня. Два или три раза я уговаривал его, что в этом нет необходимости, но он только отвечал: «Ничего-ничего, лучше я поеду, они не справятся!»

Мы переправились через реку, пришли на вокзал. Пока я покупал билет, он присматривал за багажом. Багажа было очень много, нам пришлось дать немного денег носильщикам, иначе – никак. Он начал с ними спорить про цену. Я в то время был слишком умный: мне всё казалось, что отец говорит не особенно изящно и мне обязательно надо от себя вставить что-нибудь. Но он в конце концов договорился о цене и повел меня к вагону. Он выбрал мне лавку поближе ко входу. Я постелил пурпурно-фиолетовое шерстяное пальто, которое он для меня пошил, и уселся. Он наказывал мне, чтобы я был осторожен в дороге, чтобы ночью был бдительнее, чтобы не простудился. Снова велел носильщикам быть со мной повнимательней. Я в душе посмеивался над его недалекостью – они ведь признают только деньги, бесполезно давать им такие указания! К тому же неужели я, настолько взрослый, сам не смогу о себе позаботиться? Эх… Сейчас я всё думаю: и правда, слишком уж умный я тогда был!

Я сказал ему: «Папа, ты ступай!» – а он посмотрел в сторону от вагона и ответил: «Пойду куплю тебе несколько мандаринов. Будь здесь, никуда не уходи».

За решеткой у входа на другую платформу, не под навесом, стояли несколько торговцев, дожидаясь покупателей. Чтобы попасть на ту платформу, надо было перейти через пути, спрыгивать и снова забираться наверх. Отец был полный, идти ему туда, конечно же, было бы довольно затруднительно. Я было сказал, что сам схожу, но он настаивал, и пришлось согласиться, чтобы пошел он. Я видел, как он – в своей черной тканевой шапочке, в длинной черной куртке, темно-синем ватном халате – доковылял до края платформы, потихоньку спустился вниз на рельсы – пока без особых трудностей. Но потом, когда он перешел через пути и хотел забраться на другую платформу, это было уже непросто. Обеими руками он держался за ее верх, а ногами пытался зацепиться, чтобы можно было подтянуться; его толстое тело изогнулось: было заметно, что это стоит ему немалых усилий. В этот момент, глядя на силуэт его спины, я понял, что сейчас заплачу. Я поспешно смахнул слезы, чтобы он их не увидел и чтобы не заметили другие. Пока я смотрел в сторону, он уже направлялся обратно, прижимая к груди яркие оранжево-красные мандарины. Переходя через пути, он сначала положил мандарины наземь, сам потихоньку слез вниз и потом, снова с мандаринами в обнимку, пошел дальше. С этой стороны я уже спешил к нему на помощь. Он дошел со мной до вагона, вывалил мандарины на мое меховое пальто. Затем стал отряхивать с одежды глину – с явным облегчением, а через минуту сказал: «Ну, я пошел, доедешь – напиши!» Я смотрел, как он уходит. Пройдя несколько шагов, он обернулся, увидел, что я гляжу на него, и сказал: «Иди внутрь, там никого!» Когда его силуэт смешался с толпой снующих туда-сюда людей, когда его стало уже не различить, тогда только я вошел и сел. И снова подступили слезы.