Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Здесь мы видим причины трагического для советской литературы противоречия между жесткими задачами государственной политики и индивидуализмом, присущим отдельному интеллигенту; задачами, которые ставил перед собой Сталин-политик, и человеческими проблемами, который видел перед собой каждый практикующий «инженер человеческих душ» [103] «Инженеры человеческих душ» – высказывание Сталина на встрече с писателями 26 октября 1932 года. . Приходилось изворачиваться – хотелось писать о личном, а заказчик требовал о масштабном. Эту приобретенную черту новой коммунистической литературы, глядя из эмиграции, резко припечатал монархист В. Шульгин: «…какую нужно иметь бездарную душу, чтобы вдохновиться на беллетристические темы при советском режиме? Ведь можно только лаять во славу коммунизма. А если только начинаешь писать то, о чем просит душа (а творчество без этого невозможно), так сейчас же тебя сапогом в зубы» (39). «Как теперь нам писать? – как-то в отчаянии воскликнул Ильф. – В газетных фельетонах можно показывать самодуров-бюрократов, воров, подлецов. Если есть фамилии и адрес – это “уродливое явление”. А напишешь рассказ, сразу загалдят: “Обобщаете, нетипическое явление, клевета…”» (40).

Напрасно в очередном письме вождю 30 мая 1931 года М. Булгаков пытался, цитируя Гоголя, оправдать хотя бы некоторое свободомыслие писателя: «Настоящее слишком живо, слишком шевелит, слишком раздражает; перо писателя нечувствительно переходит в сатиру» (41). Задачи, которые новый строй ставил перед писателем, были конкретно- идеологическими и за решение поставленной государством задачи они отвечали, как инженеры за качество строительства. Отвечали не перед какими-то литературными критиками, а непосредственно перед неусыпно следившим за литературным процессом Главным Читателем [104] Дело доходило до трагического анекдотизма. В повести «Впрок» в «Красной нови» (1931 г.) Фадеев, редактор журнала, подчеркнул те места, которые необходимо было, как он полагал, выкинуть по политическим причинам. Верстку он почему-то не просмотрел, и подчеркнутые им строки в типографии набрали жирным шрифтом. В таком-то виде номер журнала попал на глаза Сталину, которые оценил писателя Платонова одним словом: «Сволочь». Жизнь А. Платонова оказалась сломана. .

К. Симонов: «Сталин действительно любил литературу, считал ее самым важным среди других искусств… Он любил читать и любил говорить о прочитанном с полным знанием предмета… Не буду строить домыслов насчет того, насколько он любил Маяковского или Пастернака, или насколько серьезным художником считал Булгакова. Есть известные основания считать: и в том, и в другом, и в третьем случае вкус не изменял ему… Наверное, у него внутри происходила невидимая для постороннего глаза борьба между личными, внутренними оценками книг и оценками их политического сиюминутного значения, оценками, которых он нисколько не стеснялся и не таил их» (42). Приемный сын вождя А. Сергеев также упоминает о пристрастии Сталина к чтению, как он читал им с В. Сталиным вслух М. Зощенко, того самого Зощенко, которого по милости вождя после войны едва не стерли в порошок! «Однажды смеялись чуть не до слез, а потом (Сталин) сказал: “А здесь товарищ Зощенко вспомнил о ГПУ и изменил концовку”» (43). Ценил товарищ Сталин товарища Зощенко лишь до определенных пределов, и рамки эти были определены жесткими задачами строительства социализма.

Чтобы структурировать литературный процесс в нужном государству русле, в 1934 году был создан Союз писателей СССР. Задумка его проста – в обмен на сносные условия существования при советском строе писатели, они же потенциальные пропагандисты и идеологи нового государства, объединялись в некую самоконтролируемую организацию. Партийное руководство творческим союзом должно осуществляться не чужаками, а самими писателями – главный коммунист страны знал, как ненавидят большинство из них официальных цензоров [105] Чуковский в дневниках описывает взаимоотношения литератора и чиновника: «Я прошел без спросу и поговорил с Быстровой. Потом сидящий у входа Петров крикнул мне: «Кто вам позволил войти?» – «Я сам себе позволил». – «Да ведь сказано же вам, что у Быстровой заседание». – «Нет, у нее заседания не было. Это мне сообщили неверно!» – «А! Хорошо же! Больше я вас никогда к ней не пущу». – «Пустите!» (И сдуру я крикнул ему, что вас, чиновников, много, а нас, писателей, мало; наше время дороже, чем ваше!) Это вывело его из себя» (35). . В свою очередь, грамотно прирученный интеллигент легче изменяет свою точку зрения и менее связан односторонней установкой, поскольку способен сопоставлять несколько противоречивых подходов к одному и тому же предмету. Иногда эта склонность может даже противоречить классовым интересам данной личности.