Дмитрий Быков: Быков о Пелевине. Путь вниз. Лекция первая

Еще одна особенность «Чисел» в том, что никогда прежде непристойные сцены у Пелевина не были так остроумны. Пелевин вообще не очень умеет грязно шутить. Как правильно когда-то заметил Кушнер: «Когда Бродский начинает материться в стихах, получается не смешно». Великий романтический поэт должен быть романтиком во всем. Когда он вставляет в стихи слово «бздо», за него как-то неловко. Обычно, когда Пелевин начинает свои остроты с обсценной лексики, такое ощущение, что неумело матерится мальчик из приличной семьи, школьник, которому надо копировать поведение худших членов коллектива, чтобы его не сразу убили. Но в «Числах» есть по крайней мере две блистательных сцены, очень, правда, тонких. Первая – это когда Степа с красным с красным фаллоимитатором входит, чтобы совершить предполагаемое убийство. Он хочет выстрелить в Сракандаева, причем, обратите внимание, входит в рясе, сжимая в руке красный член и нацелив его прямо в лоб бизнесмену. Эта сцена несет в себе нечто апокалиптическое. И вторая сцена, еще более удачная, когда Степа едет к Сракандаеву, надеясь спасти свои деньги. Сракандаев склоняет его к сексу, Степе приходится побрызгать чем-то на член, чтобы он напрягся, потому что Степа отнюдь не гомосексуалист, – он приезжает и застает Сракандаева мертвым, он случайно застрелился из этого самого фаллоимитатора. И когда Степа стоит над его трупом, стоящий рядом майор говорит ему: «На что это у тебя встал? Совсем уже извращенец, что ли?» Вот это, пожалуй, самое четкое, самое емкое выражение всего происходящего. Мало того, что это герой, у которого может встать только вследствие брызганья и только ради возвращения денег, но главное, что это оказывается тщетной эрекцией над трупом, над разнесенным мозгом, над осколками черепа. Что, конечно, вызывает у майора понятное умиление и некоторый трепет.

Но особенно важно в «Числах» то, что здесь нет вечной пелевинской мечты об освобождении. Когда герой уходит в свою сияющую пустоту, вынужденно сбегает, по сути дела, мы понимаем, что это бегство в никуда. Здесь нет красивых буддийских мифов, которые Пелевин так изящно пародирует, нет и христианских мифов, потому что все попытки выдать Пелевина за писателя глубоко христианского, – особенно в этом преуспела, конечно, Ирина Бенционовна Роднянская, критик замечательный, – все это базируется на его отвращении к мирскому, но сказать, чтобы у него был обещан рай, прорыв, – это весьма сомнительно. В «Числах» уже нет никакой веры в это.

Пожалуй, самая опасная метаморфоза наметилась в последней книге Пелевина, которую можно было читать с интересом от начала до конца, – это книга, которая изначально называлась «А Хули», а потом вышла под названием «Священная книга оборотня». Новизна ее заключается в том, что здесь Пелевин впервые залюбовался злом. Я помню, что моя дочка, которая тогда в принципе не очень любила читать, – сейчас-то она любит даже слишком, мне кажется, – так вот она с наслаждением читала «Принца Госплана», хотя и главным образом для того, чтобы научиться проходить «Принца Персии». Она делала это, конечно, из прагматических соображений, но потом постепенно втянулась, и именно на этой книге она стала запойной читательницей. Прежде всего, запойной читательницей Пелевина. Вот здесь я понял, что дети не будут читать плохой продукт. Пелевин – это продукт чрезвычайно качественный. У него никогда не было эстетизации зла. И никогда не было любования им. Он всегда был безупречно морален и сентиментален. В «Числах», правда, наметилось, как я уже говорил, личное авторское озлобление, а вот в истории лисы-оборотня и ее любви к волку-оборотню впервые появилось то, что, на мой взгляд, предопределило нынешнюю пелевинскую, не побоюсь этого слова, катастрофу.

Увидев, что добро оказалось в этом мире совершенно бессильно и ненужно, он увлекся злом. В этом романе страстно любят друг друга два отвратительных героя. Оборотень в погонах, волк, пришедший, конечно, еще из «Проблемы верволка в средней полосе», и оборотень-лиса. Это не та любовь, которая связывала когда-то крысу Одноглазку и цыпленка Затворника, любовь этой крысы и этого цыпленка – самый трогательный, самый нежный роман, описанный Пелевиным. Нет, это любовь двух оборотней – волка и лисы, двух страшных персонажей фольклора. Пелевина здесь занимает то, как из двух отвратительных, циничных, долго живущих, бесконечно испорченных существ под действием взаимной любви пробивается что-то настоящее.