Дмитрий Быков - Символика еды в мировой литературе

И это прелестно. Но и на этом они отчасти примиряются, хотя она все равно его прогоняет. Одержимость «черной» и «белой» колбасой была мне с детства очень знакома, и я знал, что «черная» колбаса – это кровяная, самая вкусная. Уленшпигель любит ее больше. А «белая» – это копченое сало, которое он тоже, впрочем, любит. Мне случай попробовать кровяную колбасу впервые представился в 13 лет, когда дед повез меня в Киев к друзьям-однополчанам. Там продавалась кровяная колбаса. Представить вы себе не можете, с каким пылом я на нее набросился. И вот изумительное подтверждение того, что в человеке важнее всего не физиология, а мозг. Мне эта колбаса показалась ужасно вкусной именно потому, что это было то, что ел Уленшпигель. И впоследствии безумно я полюбил эту колбасу: жареную, естественно, политую кетчупом, если есть возможность. Потому что с ней мы как бы приобщаемся, конечно, не к свиной жизни, не к свиной крови и не к поэтике бойни, а мы с ней приобщаемся к веселым и жизнерадостным гёзам – персонажам, которые каким-то удивительным образом умудрились создать эту оранжевую символику свободы за 300–400 лет до всякого Майдана. И для людей моего поколения Уленшпигель был не только символом свободы, но и символом радости, символом простых радостей жизни. Мы понимаем, что Ламме Гудзак ему необходим. «Веселое брюхо Фландрии», – говорит о нем автор. И действительно, что была бы Фландрия без своего веселого брюха? Точно так же все мы детьми читали гениальную книгу Сергиенко «Кеес Адмирал Тюльпанов», которую я мог бы поставить рядом с «Уленшпигелем…». И больше всего нас восхищали эти колбасы, которые щедро там упоминаются, жаренная на сале фасоль, и, конечно, пиво. Сергиенко понимал, что книга его рассчитана на детей и поэтому пиво пьют, в основном, отрицательные персонажи (Железный Зуб, например), но делают они это так аппетитно, что до сих пор этот звук «буль-буль-буль! хрр-р-р!» для меня олицетворяет блаженство. Помню, когда я впервые попробовал пиво, я сделал это исключительно по наводке Кееса Адмирала Тюльпанов. Тоже, должен признаться, мне очень это понравилось. Хотя я не стал бы это списывать только на счет литературы.

Третья, довольно забавная функция еды в литературе, которая у нас воплощена главным образом Чеховым, – это противопоставление искусственности, абстракции. Это та живая плоть, живая ткань жизни, от которой мы почему-то все время презрительно отворачиваемся. Вспомним знаменитое письмо декана Свифта: «как подумать, что Стелла мочится…» Да вот точно так же подумать, что принцесса ест. Это для романтического сознания немыслимо. Однако на самом-то деле любая принцесса ест с большим аппетитом. «Не стану есть, не буду слушать, умру среди твоих садов! Подумала – и стала кушать». Это мы помним из «Руслана и Людмилы».

Чехов противопоставляет поэтику еды поэтике романтических отвлеченностей, всяких абстрактных условностей именно потому, что его ужасно раздражает в русском человеке его готовность все время размышлять и неготовность делать, неготовность работать. По Чехову, еда – это очень большая ценность. Вот как он пишет о пении красавицы: «И пока она пела – мне казалось, что я ем спелую, сладкую, душистую дыню».

Казалось бы, это снижающее сравнение, но, как совершенно справедливо заметил Бродский, в постромантической литературе снижающее сравнение иногда придает образу неповторимую свежесть. «Твои глаза как бирюза» уже никого не возбуждает. А «твои глаза как тормоза» – это повод задуматься.

Вот точно так же и здесь: сказать, что «это было как соловей» – никто не обратит внимания, да и кто слушал того соловья! Надо сказать, что еще и в средневековой поэтике пение соловьев нередко интерпретировалось иронически. Как в «Декамероне»: Прелестная девушка пошла ночевать на балкон с тем, чтобы к ней проник любовник. Отцу она сказала, что пошла слушать соловьев. Когда отец ворвался, она была полностью обнажена, а «соловья» как раз сжимала в руке. Это прелестная метафора.

Пение соловьев уже не восхищает, а дыня! – это может подействовать. Особенно в России – стране, где еды всегда маловато. Правильно заметил прекрасный писатель Алексей Иванов: почему русские так редко радуются друг другу? Потому что понимают: всего мало и сейчас начнется конкуренция. Даже когда ты идешь по снежной равнине, где снега, казалось бы, завались, все время есть ощущение, что сейчас подойдет новый человек и отнимет даже то, что есть. Это справедливо очень. Поэтому еда для русского человека – это, что ни говори, серьезная ценность в часто голодающей стране.