Дмитрий Лекух - Война, на которой мы живем. Байки смутного времени

Абсолютно сталинистский «Батум». Это, кстати, тоже было в свое время колоссальным уроком: отношения напряженные, тайные и личные Мастера и Вождя. И хорошей прививкой свободомыслия во времена перестроечной вакханалии. На ту же, кстати, самую тему — «не все так просто».

И дело тут не только в «окончательной бумажке» из «Собачьего сердца» и не в личном оформлении Иосифом Виссарионовичем гонимого отовсюду опального драматурга на работу во МХАТ, не в их ночных телефонных разговорах.

Отнюдь.

Помню, как был поражен, когда узнал, что именно Сталин был одним из главных прототипов персонажа, заявлявшего о себе: «Я зло, призванное покарать зло еще большее», — Воланда из последнего, предсмертного и заведомо неподцензурного варианта «Мастера и Маргариты».

А одним из главных прототипов Мастера Булгаков, естественно, считал самого себя.

И это уж не говоря о таких «мелочах», как то, что именно великий русский писатель, киевлянин Михаил Булгаков всем своим творчеством, и в первую очередь нежно любимой мною до сих пор «Белой гвардией», убедительно доказал, что любимый мною Киев был, есть и всегда будет оставаться исключительно русским городом.

Лично для меня — это очень важное знание.

И еще это — тоже очень важно.

Булгаков писал о Мастере: «Он не заслужил Света, он заслужил Покоя».

Но, несмотря на это, я сегодня о нем все-таки помолюсь, хоть и сам, честно говоря, довольно плохой христианин.

Не знаю почему, но думаю, это будет правильно: слишком об опасных вещах Михаил Афанасьевич писал, слишком на страшные темы шутил, слишком с жуткими силами играл и заигрывал.

И слишком важный оставил след в нашем с вами сознании, в сознании всего русского, да и не только русского народа. Но русского, разумеется, преимущественно.

Просто потому, что именно на этом языке Михаил Афанасьевич думал и писал.

Вот честное слово — никогда не был фанатом художественного творчества Никиты Сергеевича Михалкова.

И вовсе не потому, что считаю его плохим режиссером, упаси меня Бог, Никита Сергеевич отличный режиссер — мы с ним просто невообразимо далеко разнесены в эстетической, так сказать, системе координат.

И последние «шедевры» его поэтому — просто не смотрел и пока что не собираюсь — он имеет право снимать, что хочет, а я имею право смотреть исключительно то, что захочу.

Но творящаяся в регулярно почитываемых мною различных печатных и электронных СМИ настоящая, извините, вакханалия по поводу личности Михалкова и его творчества даже меня достала уже настолько, что я скоро пойду записываться в его поклонники. Чисто из чувства противоречия: «если Евтушенко против колхозов, то я — за» ( И.А. Бродский).

Ну, ведь всем все понятно: и то, что не годится Никита Сергеевич ни в пророки, ни в «вожди народные», ни даже в «бесогоны», как бы он там еще себя ни обзывал и как бы себя не, выражаясь маркетинговым языком, позиционировал.

Но «Я шагаю по Москве» вы куда девать собрались? А «Рабу любви»? А «Свой среди чужих»? А «Пять вечеров»? А «Обломова»? А «Неоконченную пьесу…»? А «Родню» с великой Мордюковой? А «Утомленные солнцем» — в первой своей, еще доримейковой, абсолютно бесспорной, на мой неискушенный взгляд, ипостаси?

Да — никуда.

Они уже в истории русской культуры. Хрен доплюнете.

Так что, как бы Никита Сергеевич ни пыжился, ни топорщил усы, ни осваивал бюджетные деньги и ни грозился гонять бесов — уж одно-то его качество по любому никуда не денется: Михалков — великий русский режиссер. Это уже исторический факт. Так получилось, извините. Он не виноват.

Поэтому есть огромная просьба ко всем его критикам: оставьте дедушку в покое, пожалуйста. Критикуйте фильмы, если уж они вам говном кажутся, но не переходите грань.

Других Михалковых у нас сегодня просто нет.

Чуть больше двадцати лет назад, 24 августа 1990 года, скончался Сергей Донатович Довлатов — наверное, последний настоящий классик русской советской литературы, ею отвергнутый и отторгнутый отнюдь не по причине какой бы то ни было антисоветскости, а просто по причине таланта.

Который у него был.

А у «среднего класса литературного чиновничества», которое решало писательские судьбы тогда (заметим, в скобках, что продолжает пытаться решать и сейчас), — не было. Ну, как такого рядом с собою поставишь?! Ведь сразу же понятно, кто тут бездарность-то. Все остальное — фикция.