Дмитрий Быков - Ахматова. «И я сказала: – Могу»

Ахматова вообще всегда войну очень точно предчувствовала. Предчувствовала же она ее в 1914 году, когда никому не приходило в голову, что война – вот она, рядом. Мандельштам не чувствовал, Пастернак не чувствовал, а Ахматова писала:

Даже Цветаева ничего не понимала, которая написала потом «Белое солнце и низкие-низкие тучи». «Ох, и поют же нынче солдаты! О господи боже ты мой!». Но это написано после начала войны, а Ахматова пишет это в июле 1914 года, и это документально подтверждено, она не задним числом проставила эту дату. Много было свидетелей, которым она читала эти тексты тогда в Слепнево. И вот что поразительно: то, что эти три великих текста – пастернаковский цикл, мандельштамовский цикл и ахматовская поэма – построены на одних и тех же образах и, в общем, на одной и той же мысли. Война у всех троих понимается как вселенская катастрофа, которая служит расплатой за мелкие частные грехи. Грубо говоря, люди на своем мелком частном уровне слишком забыли о морали, и пришло великое напоминание, в котором пострадает множество безвинных. И все, в общем, в каком-то смысле безвинны. Но это расплата за то, что «все мы бражники здесь, блудницы». О чем «Поэма без героя»? Там совершенно внятный сюжет, история Князева, который был для Ахматовой одним из символов тогдашнего разврата, потому что были у него одновременно роман с Кузьминым, в стихах тоже отрефлексированный (стихи, кстати, он писал неплохие), и роман с Глебовой-Судейкиной. Он как раз написал знаменитые эти стихи:

Что это за «врата Дамаска», хорошо известно еще из брюсовских, сологубовских эротических сочинений. Ясно, о каком контексте идет речь. И до сих пор непонятно, из-за чего застрелился Князев – то ли из-за того, что страдал от невзаимности Глебовой-Судейкиной, то ли из-за того, что, действительно, разрывался между одной и другой своей ориентацией, то ли причина была в том, что он обесчестил какую-то девочку и его принуждали к женитьбе. Слухи вокруг его гибели ходили самые разные. Ясно было одно: смерть Князева была результатом того «легкого пламени», о котором писал Адамович, того фантастического обаяния петербургского разврата, которое ощущалось тогда всеми. Дух «Бродячей собаки», с которой списано кабаре «Подземная клюква» в «Егоре Абозове» Алексея Николаевича Толстого. Как сказано им же в начале романа «Сестры», это всеобщее увлечение пороком и вызывающая немодность любой нормы, любой традиционности, моральности, то, как люди старательно, по-детски, играли в извращения. Вот пожалуйста, пришла эта ужасная расплата. Грех цитировать себя, но «Бурно краток, избыточно щедр // Бедный век, ученик чародея, // Вызвал ад из удушливых недр // И глядит на него, холодея». Действительно, они вызвали ад. И теперь на этот ад, как ученики чародея, смотрят в полном непонимании.

Ахматова написала «Поэму без героя» о том, как в виде расплаты за мелкие частные грехи, за нарушения будничной морали приходит конец света. И это же случится после 1940 года. То, что происходит в 1940 году, – это та же вакханалия террора, безнравственности, страшный хоровод масок. А все в масках, потому что никто не верит. И в этот хоровод масок затесался кто-то невидимый.

Среди ряженых уже ходит маска красной смерти. Это, конечно, аллюзия к По, отсылка к нему. Здесь ясно реферируется этот рассказ, потому что маска красной смерти – это карнавальный костюм, под которым пустота, это будущее красное домино Андрея Белого. Заигрались в комедию масок – и вот на тебе, среди этих масок одна становится настоящей. И вот тут как раз удивительный парадокс: во всех трех текстах возникает хоровод, бешеное кружение. Например, у Мандельштама: