Роман Арбитман - Поединок крысы с мечтой

В пылу борьбы против джинсов и ненормативного женского макияжа Палькину некогда следить за красотами слога. Вот лишь пара строк, выбранных буквально наугад. «Еще и сегодня призванье / У многих находит пальба...» Даже если поэт спутал «призванье» с «признаньем», все равно звучит как-то криво. «Мои идеи и закуски / Попахивают стариной...» Сочетание «закусок» с «попахивают» воскрешает в памяти фразу булгаковского героя насчет осетрины второй свежести. «И сердце немедленно радость забило, / Как будто наполнилось новою силой...» Помилосердствуйте, Николай Егорович, что за метафора? Сердце, даже поэтическое, – не молоток, не барабан, не куранты и даже не мастер забоечного цеха мясокомбината, а радость – не полночь и не поросенок. Или мы просто не в курсе, что сердце поэта и его радость так многофункциональны?

Достается от автора не только журналистам с русофобами, но и – рикошетом – старшим собратьям по перу. «...Вскрывает Тургенев / державную суть языка» – с легкой руки Палькина автор «Отцов и детей» превращается то ли в хирурга, то ли в патологоанатома. А за оборотец «вершина, живущая с Богом заодно» Александр Сергеевич Пушкин (который и есть та самая вершина!) вызвал бы, пожалуй, Палькина на дуэль: жить с кем-то заодно , даже с Богом, невозможно в принципе. По законам русского языка.

О тандеме «Бог и Палькин» следует сказать особо. Стихи в первом томе как будто сгруппированы по годам, но в разделы 60-х, 70-х и 80-х аккуратно вставлены более поздние сочинения, да и выборка ранних весьма показательна. Если не иметь под рукой палькинских книг, изданных в советские годы, впечатление получается фантасмагорическое. В нынешнем двухтомнике так много Бога (по числу упоминаний он уступает только березе) и так мало Октября с Первомаем (в реальном творчестве поэта пропорция, само собой, была обратной), что какой-нибудь досужий марсианин может решить, будто Николай Егорович долгие годы был вовсе не обкомовской креатурой, верным членом партии и номером первым в завизированном реестре певцов Поволжья, а все это время отсиживался где-то в скиту, оплакивая разрушение патриархальных устоев и проклиная Маркса и большевиков. Проясняется, таким образом, «сверхзадача» двухтомника: отнюдь не подвести более чем полувековой итог творчества саратовского поэта, а, как бы это сказать помягче... скорректировать этот самый итог. Подретушировать истину. Переписать историю. Нечто подобное совершали штатные сотрудники Министерства Правды в романе Оруэлла «1984».

Впрочем, сколько ни корректируй и ни приглаживай, а натура берет свое. Вслед за Александром Сергеевичем и Иваном Сергеевичем в один славный ряд выстраиваются прочие адресаты стихов Палькина – Данилевский, Тютчев, Бунин, Марон... Стоп-стоп! Неужто Публий Вергилий Марон, знаменитый автор «Энеиды»? Да нет, бери выше: земляк поэта, Владимир Михайлович, зампред областного правительства, правая рука губернатора Аяцкова. «Ты человек, сам по себе велик», – обращается к вице-премьеру саратовский поэт, чья муза, по его собственному признанию, «вечно стеснялась холодных торжественных залов, / Где микрофон тянет слово казенное с губ». Тот факт, что данный двухтомник издан «при содействии Правительства Саратовской области», конечно, ровным счетом ничего не значит. Палькин просто искренне любит всякое начальство: Бога, Пушкина, секретарей Совписа, губернских чиновников с губернатором во главе (жаль, что первая редакция поэмы с дифирамбами в адрес Аяцкова в книгу, по техническим причинам, не попала). А также не забывает поэт и издателя своего двухтомника – Валентину Фатееву, директора местной «Детской книги», где «отбор и уровень издаваемой литературы становится все более строгим и целенаправленным» и где помогают детям «восстановить разрушенную духовную среду обитания». Вроде и Фатееву похвалил, и себя не обделил. «Красиво составлено, – рассуждал по аналогичному поводу герой “Двенадцати стульев”. – В случае удачи – почет! Не вышло – мое дело шестнадцатое. Помогал детям – и дело с концом»...

Завершим наши заметки о двухтомнике Н. Палькина еще тремя цитатами из него же. Две, разделенные в первом томе тридцатью страницами, дополняют друг друга и комментариев не требуют вовсе. Вот первая: «Вечный жребий – думать о народе, / Напрочь забывая о себе». Вот вторая: «Ничто не вечно под луной, / Лишь вечно словоблудье». И наконец, цитата третья: «Да, я из тех. Мне дайте стерлядь. / А вам же жвачка хороша». Поскольку голос лирического героя процитированного выше стихотворения невольно сливается с голосом его автора, две последние строчки тянут, если вдуматься, на целое кредо – кредо поэта, который всю жизнь трудолюбиво объедал герб родного города, а сам при этом кормил читателей несъедобною жвачкой.