Грэм Робб - Жизнь Рембо

Несмотря на нападки Рембо, это было не просто бюрократические желание навредить. Харар тонул в анархии. В то лето был неурожай, болезни вызвали падеж скота, и практически все деньги высасывала армия Менелика. После обложения налогом всего города Менелик заставил каждого из европейцев «одолжить» ему по 4000 талеров. Солдаты гарнизона превратились в батальон сборщиков налогов с дубинками в руках. Рембо писал Ильгу в сентябре, зная, что его жалобы дойдут до Менелика:

«Мы являемся свидетелями невиданной до сих пор… ужасной, одиозной тирании, которая будет позорить имя амхаров во всех этих регионах и на каждом побережье в течение многих будущих лет – и этот позор, конечно, пятнает и имя короля.

За последний месяц горожане подвергались конфискации, побоям, их лишали собственности и сажали в тюрьму… Каждый житель уже заплатил три или четыре раза».

Единственной его заботой было урегулировать свою бухгалтерию, но в октябре Маконнен все еще отсутствовал – как сообщали, он обходил «святые места», Рембо предположил, что это «Иерусалим, Вифлеем, Содом и Гоморра». «Мы ждем его здесь, со счетами, перетянутыми резинкой, и хором проклятий, – сообщал он Ильгу. – Касса находится в руках рабов Dedjatch Маконнена, которые стоят здесь, как бешеные гверецы» [864].

В то Рождество было совершено нападение на караван на пути к Зейле, и два священника были убиты. Англичане развернули трехмесячную кампанию против местных племен. Торговля с побережьем зашла в полный тупик. Где-то между Хараром и Зейлой в марте 1890 года видели, как двадцать верблюдов Рембо стояли под дождем «в ужасном состоянии», их поклажа промокла, и они были не в состоянии ни следовать далее к побережью, ни вернуться в Харар [865].

Даже если письма и доходили, Рембо нечего было рассказать своим матери и сестре: «Никак не могу найти ничего интересного, чтобы вам рассказать. […] О чем можно писать в пустынях, населенных глупыми неграми, без дорог, почтовой службы или путешественников»? Единственное, о чем можно было написать, – это отупляющая скука, «а так как это не очень интересно для других, то следует молчать».

Вряд ли можно было сказать, что Рембо нравилось то, что он называл своим «отвратительным порабощением» от рук «бандитов» [866], но, по крайней мере, оно позволяло ему достичь состояния чистого сарказма, в котором можно было подвести итог всему миру и послать его с оскорблением. Кроме того, гражданский хаос предоставлял возможность отточить его умение торговать. В письмах к Ильгу, который с нетерпением ждал денег, он рисовал картину всеобщей анархии. Сезару Тиану посылались более бодрые рапорты на случай, если тот собирается отзывать свой капитал. Когда Рембо наконец получил какие-то деньги для Ильга, он оттягивал посылку их, чтобы счета, представляемые Тиану, выглядели более обнадеживающими, чем было на самом деле. Письма Отторино Розы его работодателю в Адене, Бьененфельду, представляли жалкий контраст. Он жаловался, что месье Рембо всегда, казалось, точно знал, когда лучше всего обращаться на таможню. Другие торговцы слышали, что прибыли кофе или слитки, только чтобы обнаружить, что Рембо уже все перехватил и оставил их ни с чем [867].

«Переменный подъем и спад» [868]кризиса 1889–1890 годов, похоже, действовал на настроение Рембо как пара мехов. Это было его звездное время как provocateur со времен Парижа начала 1870-х. Для человека, который считался отшельником [869], его вторжения в харарское общество были на удивление экстравертными.

Первый важный инцидент датируется началом 1889 года. Собаки, которые пировали субпродуктами на близлежащем мясном базаре, задирали задние лапы на тюки шкур и кофе, оставленные для просушки у склада Рембо. Тот установил санитарный кордон, разбросав в пыли пилюли стрихнина. На следующий день харарцы проснулись и обнаружили, что подступы к дому Абдо Ринбо усеяны мертвыми и умирающими животными: овцами, гиенами, хищными птицами и, по словам одного священника, телами более двух тысяч собак. По сведениям Ильга, их было двенадцать [870].

Некоторые местные жители, подстрекаемые, возможно, греческими конкурентами Рембо, были убеждены, что их жизнь в опасности из-за заразившихся овец, и угрожали линчевать его. Официальное письмо с жалобой на «сумасшедшего» француза было послано Сезару Тиану, который просил епископа Таурина убедить Рембо для предосторожности уехать в отпуск в Аден [871].

«Гроза собак», как его прозвали, возможно, и провел несколько дней в харарской тюрьме, но он не сделал ни одной попытки, чтобы остаться в тени. Между 1889 и 1891 годами он имел больше неприятностей с властями, чем в любой другой период своей жизни. «Я пользуюсь определенным уважением из-за своего гуманного поведения», – заверял он мать 25 февраля 1890 года, через девять дней после того, как Роза сообщил своему работодателю, что «на днях Рембо был избит солдатами» [872].