Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Вдруг лязгнул ключ в двери, почти одновременно раздались звук удара и сдавленный крик «Ой!» Дверь хлопнула, шаги переместились в коридор, еще несколько ударов, один, два, звук упавшего тела, потом удары ногами — все в гнетущем молчании, без слова и стона. Потом хлопнула решетка двери на этаже — заключенного, видимо, утащили в карцер — и все затихло.

— Чего повскакали? — пролаяла сквозь волчок надзирательница. — Своей очереди ждете?

Бил корпусной по кличке дядя Коля — громадный мужик с багровым лицом алкоголика и тяжеленными кулаками. По случаю субботы он остался дежурить и в ночь. Да, суров дядя Коля.

Если бы я не сидел в тюрьме, то должен был бы сдавать очередную сессию. И надо было бы пересказывать книги советских правоведов, посвятивших свою жизнь доказательству того, что в СССР соблюдаются все права человека из возможных. И о существовании дяди Коли я бы не знал. Странички дневника я аккуратно зашивал в рукава бушлата, там они не прощупывались. Там же разместилась целая коллекция запрещенных предметов: лезвие бритвы, переломанное вдоль для упругости, 25 рублей в нескольких купюрах, иголка, которой зашивались швы бушлата всякий раз после добавления туда нового содержимого, — и фотография Любани.

Эту простенькую крошечную карточку паспортного размера мяла уже не одна пара грубых ментовских рук. От них фотография пошла трещинами, и, как бы искусственно состаренная, она создавала иллюзию, что сделана не прошлым летом, а в начале века, и Любаня — ровесница моей красавицы-бабушки, да и я сам сижу не в советской тюрьме, а в царской.

Впрочем, нет: в тех тюрьмах лишь изолировали, а не ломали, там не было ограничений в еде, можно было читать свои книги и можно было увидеть врача — здесь все это было привилегией и отнюдь не правом.

Я радовался исчезновению Хромого, но в каких-то мелочах оно ухудшило мое положение. Раньше в камере был трехлитровый чайник, который по утрам заполняли желтоватым «чаем». Этого хватало почти на день и избавляло от необходимости цедить из крана ржавую на вид и вкус воду. Вместе с Хромым я лишился и чайника. Теперь мне наливали с утра только пол-литровую кружку кипятка, водопроводную я пытался отстаивать — на дне оседал ржавый песок.

Через неделю заболел бок. Примерно за год до того я перенес приступ мочекаменной болезни, позднее вышел небольшой камень, так что перед арестом болей в почке уже не чувствовалось. Здесь же они меня не на шутку встревожили. Почечная колика — одно из самых болезненных ощущений, близкое к тому, что испытываешь, когда тебе сверлят зуб без наркоза. Возможно, воспаление началось по совокупности причин — от холода в камере, спанья на металле, — но вода должна была быть фактором номер один. За чайник нужно было бороться.

Каждое утро камеры обходил какой-то не совсем трезвый тип в белом халате. Это был фельдшер, и по просьбе зэков он без особых вопросов выдавал через кормушку аспирин и анальгин. Эта парочка считалась универсальным средством и от болей в желудке и от болей в сердце — кажется, выдавалась еще зеленка. Жаловаться фельдшеру было бесполезно, нужно было как-то попасть к врачу. Я написал заявление на имя начальника медсанчасти, но прошел день и второй, и никто меня не вызвал. Я повторил эксперимент, результат был столь же тщетным, тогда я написал третье заявление — но уже о голодовке.

Это сработало гораздо лучше. Уже на третий день голодовки меня вызвали к врачу — пусть и не в санчасть, а в кабинет рядом в коридоре. Врач то ли извинился, то ли упрекнул за голодовку, сказав, что его не было на службе в эти дни, иначе он появился бы сразу, — объяснение неправдоподобное, ибо замещать его все равно кто-то был должен. Он измерил давление, пульс и через рубашку ощупал бок.

— Дать вам таблетки в камеру не могу, не положено. Но в случае чего обращайтесь сразу, дадим анальгин.

Анальгин помогал при почечной колике не более, чем карамель на палочке.

Вернуть чайник врач отказался. Это тоже было «не положено», да и вообще, согласно его уверениям, вода в самарской тюрьме была не столь плоха.

— Я сам ее пью, — смело соврал он. — Вот в СИЗО в Сызрани, где был недавно, вода куда хуже.

По сценарию я должен был обрадоваться тому, что попал в не самую плохую тюрьму Советского Союза. Похоже, врач даже немного обиделся, что не услышал за это выражения благодарности.

С медициной в СИЗО все стало ясно, но, как бы там ни было, на другой день мне все же вернули чайник, и голодовку можно было спокойно снять.