Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Они пришли утром. Еще сонный, я вышел в коридор попрощаться с женой Любаней — вчера закончился наш медовый месяц. Она стояла уже одетой, уходя в институт. Звонок в дверь:

— Соседи…

Любаня на автомате открыла дверь.

Я рванулся к двери — но не успел.

Память сохранила кадры, как в замедленной съемке:

— рука Любани вращает по часовой стрелке ручку замка,

— дверь плавно открывается,

— за ней трое мужчин в меховых шапках и еще кто-то у них за спиной,

— один из них делает резкий шаг за порог, мимоходом — как неодушевленную вещь — втирает Любаню в стену и нависает надо мной.

— Комитет государственной безопасности СССР.

Ощущение удара в солнечное сплетение, двинуться невозможно.

Трое дюжих парней, как из футбольной команды, представляются:

— Капитан КГБ Саврасов, капитан отдела уголовного розыска милиции Кролл, следователь городской прокуратуры…

Саврасов — типичный молодой чекист, высокий блондин с неопределенными чертами лица. Он в пыжиковой — «фирменной» чекистской — шапке. Кролл — усатый брюнет, он пониже, и шапка у него потрепанней и хуже. Следователь прокуратуры — вообще какой-то «человек без свойств».

Показывают лист бумаги: «Постановление о проведении обыска…»

— Одну секунду, пожалуйста, оденусь — прочту.

Стараюсь быть максимально вежливым, но в голове только мысли о том, как спасти книги, можно ли спрятать рукописи. Думать некогда, времени — лишь на экспромт, пока они топчутся в коридоре.

Книгу Надежды Мандельштам, которая лежит прямо на столике около постели, просто засовываю под матрас. Кое-как натянув рубашку, запрыгиваю на подоконник и запускаю в форточку эмигрантский «Новый журнал» — пусть любому прохожему, только не им. Увы, к этому времени Саврасов уже догадывается, что что-то не так, и я слышу за спиной его крик: «Отойдите от окна!» Звучит грубо, почти как: «Оторвись от окна, сука, убью!»

Появляется четвертый — это привезенный чекистами с собой «понятой», молодой парень студенческого вида (он и был студент-юрист, как выяснилось чуть позже). Саврасов приказывает парню:

— Быстро сходи вниз, проверь, что там.

Тем временем я успеваю одеться, они милостиво разрешают воспользоваться туалетом в моем собственном доме (хотя Саврасов не позволяет закрыть дверь и бдительно стоит в проеме). Ограниченный в движении по квартире, я прошу Любаню заварить чай, но тут вмешивается безликий следователь прокуратуры:

— Вас, Любовь Аркадьевна, приглашаем в городскую прокуратуру. На допрос. Вот повестка.

Операция явно была продумана: забрать Любаню на допрос, дома — только мама да я. Отец еще рано утром уехал читать лекцию в университет. И пока Любаню будут держать в прокуратуре, а меня здесь — не допуская, конечно, к телефону, — никто не будет знать об обыске. Это еще полбеды: больше всего боюсь, что могут подкинуть патроны или наркотики — прецеденты известны.

Любаня отказывается, начинает препираться, говорит: «Не пойду».

— Не соглашайся, — поддерживаю ее я.

— Наряд милиции вызовем, доставим силой, — кроет Саврасов.

Спорить с ними, конечно, бесполезно. В конце концов, следователь прокуратуры Любаню уводит. Чай заваривает мама. Она как будто бы ничуть не удивлена происходящим, что в свою очередь удивляет меня. Только молчит, и носик чайника, из которого она наливает чай, стучит о край чашки.

Саврасов торжественно произносит ритуальную фразу:

— Предлагаем сдать все антисоветские и клеветнические материалы.

— Ничего нет, — доносить на самого себя бессмысленно, обыскивать они будут независимо от того, что я им подарю.

Как раз в этот момент возвращается посланный на улицу «понятой», в руках — «Новый журнал».

— А это что? Вот с него и начнем.

И «Новый журнал» становится первой изъятой книгой.

К четырем часам книг было собрано не так и много, больше забирали рукописи. Изъяли парижский «Вестник русского христианского движения», воспоминания художника-эмигранта Юрия Анненкова, советскую раритетную книгу «Беломоро-Балтийский канал», заодно сняли со стены портрет Петра Якира с дарственной надписью.