Владимир Соколов - Я ничего не придумал

Мы усилили охрану лагеря. Помимо часовых в парке боевых машин был дежурный танк с экипажем, постоянно находящимся внутри танка.

Были и другие случаи убийства военнослужащих. Бандиты носили форму советской армии, поэтому, даже случайно столкнувшись с ними в лесу, опознать их было невозможно.

Мы участвовали в прочёсывании лесов. Как-то утром нам было приказано под звёздочки на пилотках подложить кусочек белой бумаги. Потом нас построили в цепь, и мы прочесали лес на глубину десять-пятнадцать километров. Всех людей в форме советских военнослужащих, но без бумажки под звёздочкой, было приказано задерживать. То же происходило и в других частях. Никого мы не поймали.

В сельских районах Ровенской области никак не могли установить советскую власть. Приезжало из города начальство, проводило выборы председателей сельсоветов, привозило участковых милиционеров. Через день-два этих местных представителей советской власти убивали. Приезжали из города следователи в сопровождении отряда милиции, но найти убийц не могли. Снова выбирали председателя. Снова назначали участкового. Результат был тот же. Так и жили сельские жители без местного начальства. Население поддерживало бандеровцев, обеспечивало их питанием. Не исключено, что некоторые жители днём были мирными крестьянами, а ночью — бандитами. Как я узнал позднее, советская власть в этих местах была установлена после того, как все жители были перемещены куда-то в Россию, а сюда переселены наши крестьяне.

Так мы жили до тех пор, пока в конце июля не поступил приказ снова погрузиться в эшелон, чтобы следовать к новому месту дислокации.

1 августа 1945 года мы прибыли в город Проскуров на Южном Буге (в 1954 году Проскуров был переименован в Хмельницкий). Шла реорганизация армии для мирного времени. Мы перестали быть отдельным полком и вошли в состав танковой дивизии. Нас разместили в Раковском военном городке, расположенном в нескольких километрах от Проскурова, где находился штаб дивизии. Жили мы теперь в казарме.

Люди остались теми же, соответственно сохранились и взаимоотношения. Те офицеры, которым предстояло оставаться в кадрах армии, желали поскорее избавиться от нас, фронтовиков, т.к. от них требовали восстановления уставных взаимоотношений с сержантским составом и ужесточения дисциплины, а с нами это практически было невозможно осуществить. Пока нас не демобилизовали и не набрали новых людей, нельзя было перестроить армейскую жизнь.

Так что мы жили по-старому. Самым ярким впечатлением от пребывания в Проскурове было обилие фруктов. Никогда больше в жизни я не ел столько фруктов и ягод. Не говоря уже о том, что год был урожайный, жители деревень не имели возможности продавать фрукты, так как еще не были восстановлены нарушенные войной транспортные связи с другими регионами страны, а здесь у каждого был свой сад.

Приходишь в деревню и спрашиваешь у хозяйки: «Можно у вас купить вишни?» А она отвечает: «Да берите сколько хотите, только деревья не ломайте». Заходишь в сад, а сапоги по щиколотку утопают в опавших абрикосах. Местные жители гонят из абрикосов самогон, чтобы добро не пропадало. Я перепробовал все фрукты и ягоды и даже научился различать сорта. В конце концов, я остановился на грушах. Грушу, сочную и мягкую, такую, что когда её откусываешь, сок течёт по подбородку, можно есть в любом количестве. При этом не наступает насыщения и удовольствие длится бесконечно. Не то, что яблоки, от которых возникает тяжесть в желудке.

Не пренебрегали мы и возможностью выпить самогоночки. Однажды мы с Серёгиным хорошо «посидели» вместе с хозяином за столом, поговорили о том о сём и в самом благодушном настроении отправились домой. Вдруг на деревенской улице появляется какой-то младший лейтенантик, совсем мальчишка, и начинает к нам придираться. По-моему, он тоже был под хмельком. Мы пытались уговорить его мирно разойтись, но он всё больше распалялся и даже потребовал предъявить увольнительную. Это переполнило чашу терпения Серёгина, и он неожиданно ударил его кулаком. Лейтенант потерял равновесие и упал, а мы дали дёру.

На другой день, на утренней поверке, командир полка объявил перед строем: «Вчера два пьяных негодяя осмелились поднять руку на боевого офицера…» Я посмотрел на Серёгина — он стоял бледный. Я, наверно, был не лучше. Но вскоре всё выяснилось, что речь шла о происшествии в соседней части. У нас отлегло от сердца.