Владимир Соколов - Я ничего не придумал

Позади танков находились землянки, в которых жили экипажи. При слове «землянка» читатель может представить себе нечто неуютное, холодное, сырое. Конечно, это не дом, хотя бы потому, что в землянке нет окон. Но в ней, благодаря железной печке, тепло и сухо в любой мороз. Стены выложены брёвнами. Потолок тоже из брёвен. Иногда, если есть опасность артобстрела, двойной или даже тройной. Помните, как поётся в песне: «Землянка наша в два наката…». Сверху все засыпается землёй. Яму для землянки копает экипаж, а квалифицированную плотницкую работу выполняют сапёры. В полку был сапёрный взвод.

Когда наступили холода, начальство приказало протапливать печки под танками круглосуточно. По очереди мы выполняли функции «истопников». Официально «истопники» назывались дневальными. Один дневальный на взвод, т.е. на три машины. Дежурство было суточным. Дрова сгорали быстро, как следует выспаться было невозможно.

Для топки печек под танками и в землянках нужны были дрова — много дров. «Лесоповал» был неприемлем — сырые дрова не горели. Выход был один: использовать деревянные части брошенных немецких домов и других строений. Дома у немцев, к сожалению, кирпичные, и дерево используется в них только для полов и стропил, поддерживающих крышу. Превратить стропила в дрова было нелёгким делом. Надо было сперва опустить крышу на землю. Пробовали разные методы. Наезжали танком на углы дома, чтобы обрушить его. Но дом почему-то не хотел обрушиваться. Более удачным оказался следующий способ: один конец троса прикреплялся к балке стропил, а другой — к танку, и крыша оказывалась на земле. После этого крышу разделывали с помощью ломов, топоров и двуручных пил. Танкисты в обороне без дела не сидят.

В общем, мы жили без особых забот, настроение было хорошее. Чтобы меня не обвинили в нарочито бодром тоне, а иногда и в надуманном романтизме, считаю нужным напомнить «о времени и о себе».

Шёл 1944 год, и мы стояли в Германии. Даже в 1943 году, когда я впервые попал на фронт, наша армия уже не отступала, как в 1941—1942 годах. На земле и в воздухе ощущалось превосходство наших сил. Был высокий уровень доверия к командованию, которое научилось воевать. Мы, а не немцы решали теперь, когда и где наступать. Несмотря на то, что враг умело и упорно сопротивлялся, была твёрдая уверенность в близкой победе и окончании войны. Всё это способствовало хорошему настроению.

Кроме того, мы были молоды и здоровы. Отсюда оптимизм и склонность к романтическому восприятию жизни. В танковые войска не брали сорокалетних «стариков». Большинству из нас было от 19 до 24 лет. Значительная часть экипажей танков состояла из бывших десятиклассников или студентов вузов. Командиры рот могли быть и постарше.

В свободное от работы время, особенно по вечерам, мы собирались группами в чьей либо землянке, разговаривали на разные темы, шутили, «травили» анекдоты и т. д. Однажды тёмным зимним вечером мы засиделись «в гостях» у командира роты, землянка которого располагалась на левом фланге расположения танков. Выйдя из землянки, мы услышали странные крики, доносившиеся с другого конца расположения. Кто-то звал командира роты. Когда мы вместе с ним пошли на крик, нам представилась такая картина: позади землянок стоял часовой с автоматом, направленным в сторону человека в белом, который всё время повторял: «Серёгин, ты что, не узнаёшь меня?», на что Серёгин (так звали часового) неизменно отвечал: «Стой, стрелять буду!».

Человек в белом был лейтенант, командир танка. Он был в одном исподнем и в сапогах на босу ногу. Серёгин заметил, когда тот пошёл в туалет, но не подал вида, а когда лейтенант возвращался, часовой остановил его окриком: «Стой! Кто идёт? Пароль!» Пароля лейтенант не знал, а Серёгин упорно не хотел узнавать командира по голосу. Ротный приказал часовому отпустить офицера.

Старший сержант Серёгин объяснил командиру роты, что он не видел, когда командир выходил из землянки, а заметив в темноте идущую к танкам белую фигуру, остановил её, как положено по уставу, и готовился уже уложить на землю, но тут подошли мы. Голос лейтенанта он, якобы, не узнал.

В действительности дело было в следующем. В экипаж, где Серёгин был командиром орудия, прислали нового командира, бывшего милиционера, которого за какую-то провинность отчислили из милиции, переучили на командира танка и отправили на фронт. Он повёл себя в экипаже заносчиво в отношении сержантов, к чему мы не привыкли. А когда он съел без участия экипажа свой офицерский доппаёк, чаша терпения переполнилась, и было решено проучить лейтенанта. Тимофей Серёгин, слегка хулиганистый и никогда не унывающий балагур, был мастер на такие проделки.