Ариадна Эфрон - Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

Ирку жаль: мальчуган ее — вечный источник боли и заботы, и что же с ним будет дальше!

Тут все идет своим чередом; хорошо, что А. А. почти все огородное успела <���убрать> до дождей. Но забот, хлопот, волнений и утомлений предотъездных еще вагон, контейнер и тачка.

Лето это мне было трудно из-за жары, ничуть не удалось отдохнуть от зимы, а уж новая зима на носу.

<���…>

Ну, пора спать. Уже третий час, дождик льет, обе мои старые спутницы — А. А. и Шушка спят. Спокойной ночи и, главное, спокойных дней и Вам.

Целую Вас

В Москву собираемся в первой декаде октября.

Да, Маргарита никакой книги не привезла, не достала и, по-видимому, достать и не пыталась. Не для себя ведь, не для дочек и не для внучки, так какого рожна стараться или пытаться!

Милая Анечка, добрались мы благополучно, погода в тот день вдруг заблагоприятствовала, так что через все дорожные препятствия перевалили без приключений. В Москве нам помогли погрузиться, тут — разгрузиться, а тут началась привычная работа и привычные заботы при переменной облачности, дождях, грозах и прояснениях. Попервоначалу в домике нашем было сыро и холодно, постельные принадлежности, зимовавшие у Ариши, отсырели — но уже на следующий день удалось все проветрить, пересушить и довести до приемлемых кондиций. Тем не менее, однако, у меня, не вполне на смену руке, которая еще добаливает, а скорее самостоятельно, разболелась нога в той же, увы, невралгической манере. Так что ни встать, ни сесть, ни дух перевесть. Это какое-то кочующее воспаление, которое, не затихнув в одном месте, перекидывается в другое, как призрак коммунизма в Европе, да и не только в ней. Так что, продолжаю жить во власти боли; сильная эта власть, подрывает собою и цветущие деревья, и ранние тюльпаны, и нарциссы, и распускающуюся сирень, и соловья, и кукушку. Не говоря уж о том, что более, чем пора, хвататься за работу — а нечем; надо, чтобы боль утихомирилась. На выходные дни тут собрались — приводить в порядок «летние квартиры» и Т. Вл. Щербакова, и Т. Л. Бондаренко, и Евгения Михайловна с Инной, и еще всякие двоюродные соседи. Вчера лило ливмя, водонапорная башня не выдержала напора, в результате чего весь наш район — без воды. Запасли мы 3 ведра питьевой, с которой обращаемся с великой осторожностью, уважением и благоговением. Вечные сюрпризы местного сервиса и, как правило, неприятные. Электроэнергию тоже несколько раз выключали, слава Богу, пока на часы, а не на сутки. Перед отъездом из Москвы получила зловещую открытку от Гали Ваничковой — грозится заехать в Тарусу «по дороге в Свердловск» и передает глухие приветы от Яны Штробловой и ее мужа, которому я вручила для Яны «Звезду»; там все какие-то жутко напуганные… Понятно, о визите Гали и не мечтаю — будет жаловаться на жизнь, а это и без нее каждый умеет, — и рассказывать мне за МЦ, что я предпочитаю на ином уровне… Очень хочется поработать этим летом — и в какой-то мере и отдохнуть. Авось лапы мои перемогутся, и я, по контрасту хотя бы, воспряну духом и прочей бренной плотию (митрополиту Фотию) [1237].

Говорить Вам, насколько я убита головковскими легендами (впрочем, легендами от чистейшего сердца!) — нечего, Вы и сами все знаете и понимаете. Среди всех неосуществимостей, невозможностей, недосягаемостей и прочего, и прочего, имя же им легион, я вдруг и сама поверила в чудо — в элементарное чудо похорон человека в своем городе, в своей могиле, в обретение последнего пристанища — «мне же вечный сон, колокольный звон, зори ранние — на Ваганькове» [1238]. И опять проклятая Елабуга всем своим весом навалилась на меня. Да не в том дело, что на меня. Не во мне дело и не обо мне речь.

Ну ладно, Саакянчик, закругляюсь. Начала писать с ранья, а писала долго — все время кто-то и что-то — предвкушение летних «общений». В том числе забегала и прехорошенькая, взросленькая, умненькая Майка Щербакова — дети растут еще быстрее, чем мы стареем. Целую, большой привет родителям от нас обеих.

Милая Анечка, спасибо за прелестный подарок — Буняшу в верейской [1240](не путать с еврейской!) одежке. Само собой разумеется, что комментарии достойны автора (книги), а автор (книги) — комментатора. Вообще же — что за чудо Бунин: где только, на какой странице не распахни наугад — жизнь, живая жизнь, навсегда живая жизнь! До такой степени живая, что — оторвешься, глянешь на секунду машинально в окно, и сегодняшний день начала лета во всем его цветении, отцветении, многолистье и многоптичье, во всей его, главное, сегодняшнести кажется плоской картинкой с календаря, и вообще ничем не кажется! Какой талант, Господи Боже ты мой, каким вместилищем таланта был этот маленький, сухонький, недобрый человек с пронзительным недобрым взглядом, которого привелось когда-то встретить и (когда-то!) — осознать.