Ариадна Эфрон - Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

Я попросила Лену отправить из Москвы поздравительную телеграмму Вашему дяде, т. к. тут сама до почты не добираюсь, а А. А. приедет из Москвы только завтра.

Сегодня 31 августа, 31 год, как умерла мама.

Целую Вас, самый сердечный привет Вашим, до скорой уже встречи в столице нашей родины!

Милая Анечка, спасибо Вам, и Вам, Саакянцам и Апетянам за милую телеграмму в день моего рождения, за добрые пожелания, за память. В «мой» день была хорошая погода, ясная и грустная — как на душе… Вообще же на душе бывает чаще грустно, чем ясно, и тут уж ничего не попишешь. Собираемся, копаемся, сворачиваемся — все самое тяжелое и трудоемкое падает на долю Ады Александровны, у меня же барахлит сердце, поэтому я больше по домашности; впрочем, и у А. А. барахлит оно же. Одним словом — кругом барахло! Где-то и как-то Вам отдыхается нынче? Ну, дай Бог, чтобы все было хорошо!

Милая Анечка, на днях послала Вам и в вашем лице также Вашим родным благодарность за присланную к моему дню рождения телеграмму. Благодарность уместилась на открытке — так же, как поздравление — на бланке, что отнюдь не обозначает, что оба текста (по существу) — втиснулись в эти утлые рамки… Сегодня же пришло Ваше письмо с довольно-таки горько-кислым «ассорти» новостей. Ке фэр, милый мой, фэр-то ке! Во-первых, очень серьезно советую Вам заняться подготовкой к цветаевскому столетию. Как мы видим, с 80-летием ничего не получается, кругом ничего. Оно, пожалуй, в каком-то смысле даже лучше, чем какие-то жалкие крохи чего-то , какие-то ничтожные капли, которые, при нынешнем положении вещей, просочилисьбы сквозь себялюбие литературной эпохи — себялюбие в смысле гонораролюбие, и во всех прочих смыслах… Чем с помощью свихнувшегося Антоколя, отверженного и обессилевшего Орлова (если бы он «захотел» в это вмешаться) и еще нескольких рамоликов пытаться устраивать Цветаевскую ходынку в малом зальце писательского клуба, лучше вовсе отойти в сторону. Чище. Мы и так с Вами «по молодости и неопытности», и от великого желания хоть что-то сделать, наплодили великое (относительно!) количество мини-публикаций, где купюра-купюру и погоняет, а по большому счету — толку чуть. Пора, по-видимому, поелику и «эпоха» не благоприятствует изданиям всерьез и юбилеям в полный голос, перейти к серьезной работе, работе по существу, единственно-правильной и единственно-долгоиграющей. О столетии я не шучу: это будет ровно через два десятилетия — всего только! — Вы не только доживете, но и будете в полном творческом, зрелом всеоружии возраста — сильного и умного, опытного и вершинного. И во всеоружии знания и понимания материала. К этому времени всяческая «ситуация» всячески изменится; временное отомрет само собою; сегодня кажущееся кому-то «опасным» или «двусмысленным» через 10–15–20 лет утратит уже навсегда кажущуюся злободневность. «Не могу же я писать в стол» — говорили Вы еще недавно, дергая плечиком. Думаю, что нынче Вы осознали или начали осознавать, что настоящее, подлинное пишется именно «в стол» и готовится впрок. А «на время» — не стоит труда… И само время учит нас не макулатурничать. Что остается из ворохов печатной бумаги прошедших десятилетий? Вы столько перелистали этих листов по спецхранам? И много ли набрали? Не много по объему, но — весомо, но — над и сверхвременно: тот же Бунин, та же МЦ, те же считанные имена и — нетленный труд. Пожалуй, пора Вам начать работать (комментировать, писать, обобщать и детализировать) всерьез, безоглядно на «нынче», которое уже завтра становится «вчера»; с оглядкой и лишь на то, что всегда и навсегда, что — правда и человечность.

Как только Вы осознаете правильность , истинную правильность и насущность своего труда, Вы перестанете ощущать комариные укусы «действительности» дней нынешних, досадовать, маяться. Вы будете работать увлеченно и неуязвимо… и только так окажетесь наготове, когда Время придет… а оно придет!

Пока же будем рады, что нам удался синий том. Хоть и не без огрехов он, но многое туда вошло, и слава Богу и Орлову!

Что до размолвки Вашей с Буняней, то не сомневаюсь, что вы — друзья до гроба и дураки оба. Если ошибаюсь, то не больше, чем на полпоговорки, как ее не бери — с начала или с конца!

За Инку я бознать как рада, часто и горестно вспоминала ее — и ее судьбу. Лишь бы и сейчас она (судьба) не подвела, и этот избранник не навострил бы кеды, как его предшественник…