С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

В мастерской стояла чисто дружеская атмосфера. Не было и признака чувства боязни, чувства стеснения от присутствия Ивана Яковлевича. Все обменивались мыслями по поводу каждого разбираемого рисунка, задавали здесь же самые разнообразные вопросы автору рисунка или Ивану Яковлевичу и даже иногда рассказывали какие-либо истории и случаи из своей жизни. Иван Яковлевич выслушивал их, пояснял, шутил, и все это дружески, на равных началах. Он любил добродушно посмеяться над чем-либо в наших рассказах или над кем-либо из нас, учеников, но умел это делать с таким тактом, с таким приятельским, полным незлого юмора, видом, что никто и не думал на него обижаться.

Пока он еще не привык ко мне, он подсмеивался то над эстонцем Розилехтом, то над тонными барышнями: Воронец и Поповой. Но зато после, когда он узнал и меня, и мои работы, и мое общее развитие, то уж тут не было конца шуткам-прибауткам по отношению ко мне. И чем больше он подшучивал надо мной — я это чувствовал, — тем более приближался ко мне, становился моим другом. Впоследствии я узнал, что до моего поступления постоянной мишенью для подшучиваний был Нарбут, перешедший работать в личную мастерскую Ивана Яковлевича в качестве помощника.

Билибин был довольно высок и строен, но, как большинство художников-графиков, слегка сутулился. Кроме того, у него была подскакивающая (слегка) походка — "пляска святого Витта". Говорил он заикаясь: когда был спокоен — едва заметно, когда же волновался — повторял почти каждый слог, в особенности начальный каждой фразы два-три раза. И тогда его с непривычки мне было трудно понять. Лицо у него было типичное русское— лицо красивого боярина. Брюнет с карими глазами, он носил окладистую бороду и волосы, зачесанные назад. Всегда слегка надушен, с выхоленными руками и кружевным белым платком, кокетливо выглядывающим из бокового карманчика пиджака (или визитки), он не любил ничего кричащего, пестрого и выглядел (на первый взгляд) натянутым "светским" человеком, будучи по натуре чрезвычайно прост и общителен.

Во время двух с лишним месяцев рисовальной муштры (вернее, проверки моих знаний и умения) я аккуратно посещал два раза в неделю мастерскую Ивана Яковлевича и сделал за это время немало графических композиций, рисунков пером и даже исполнил под прямым руководством его несколько сложных классных композиций на заданные темы.

В мастерской Билибина была установлена своеобразная система разделения работ на "подневольные" классные, по заданным Иваном Яковлевичем темам, и домашние, то есть исполнение задуманных самими учениками композиций или технических рисунков. Мне особенно памятны первые классные задания: проект бронзового, с перегородчатой эмалью блюда на тему "Георгий Победоносец" в стиле новгородских перегородчатых эмалей и деревянная шкатулка с росписью "Сирин и Алконост — птицы вещие" в стиле народной лубочной картинки. Оба эти задания я выполнил с большим трудом, упорством, но и с успехом.

Получил я за них две поощрительные денежные премии, что значительно улучшило мой скромный бюджет.

Из домашних работ первыми, принесенными на обсуждение, были "Куски материи" и "Цветы на фоне кружев". Это были серии рисунков пером — искания своей техники графического изображения предметов. Как классными, так и домашними моими работами Билибин был вполне доволен и постоянно хвалил меня за мое упорство и методичность в работе. Ему нравилось мое фанатическое трудолюбие. Главное же, что он находил ценным во всех моих рисунках, — это отсутствие даже какого-либо намека на "билибинский стиль" (так был назван в то время характер рисунка Ивана Яковлевича и его трактовка русского народного стиля, нашедшие многочисленных подражателей).

Билибин недолюбливал подражаний кому-либо вообще и особенно подражания себе в работах своих учеников. Он всегда сердито ворчал, когда кто-нибудь из них приносил рисунки на темы русских сказок и былин, в особенности если в них было заметно копирование его техники. Помню, как-то раз он долго и настойчиво убеждал свою способнейшую ученицу Чернову, чтобы она нашла в конце концов свой стиль, свою собственную манеру. Он говорил: "Госпожа Чернова, с вашей прекрасной техникой и умением владеть композицией я бы не стал ограничивать свое творчество рабским подражанием. Ведь Билибин-то все это рисовал прежде вас и, пожалуй, не хуже вас. Таким образом, вы не достигнете ничего, кроме обидной клички подражательницы Билибину". Говорил он все это, сильно волнуясь, заикаясь и характерно закидывая голову назад.