Александр Черкасов - На Алтае [Записки городского головы]

— Ну вот видите! — не вытерпел дедушка, — берется судить о том, чего он не знает и не понимает, да еще и смеется! Это уж, откровенно говоря, нечестно, глупо!.. Вот, если автор напишет ерунду или просто чушь, ты докажи, что это чушь, да тогда и глумись, хоть дураком назови, а то ведь выходит наоборот. Вся и штука значит в том, что сила на их стороне — эка заслуга!.. Да он хоть бы здесь посмотрел, сколько уток делают гнезда в древесных дуплах, так что крестьяне нарочно, вон, ставят такие в колках и караулят, когда вылупятся молодые, а то так и маток хватают в этих гнездах руками. Как же она с дерева-то спустит утенка, как не во рту снесет? Хоть бы он это подумал! Ведь вырастить утят в дупле невозможно. А ведь другой незнающий и действительно поверит тому, что он плетет, какую антимонию по злорадству разводит… А вот вы давеча говорили о ласточках, так подобная же штука случилась со мной в самом городе. У меня, знаете, есть дома колодезь; ну и сказали, что он замерз и воды достать нельзя; было это в конце декабря или в январе, хорошенько не помню. Вот я и пошел, чтоб одолбили при мне лед и сделали побольше дыру. А морозы стояли тогда сильные. И вот, знаете, как только спустился туда мужик и стал одалбливать — вдруг из колодца вылетела какая-то птица, да так одурела и завертелась. Думаю, что за диво? Какая же это птица? Подошел поближе, смотрю, коростель дергается в снегу. Верно, он, шельмак, с осени спасался в колодце, — внизу-то ведь тепло; а тут, как охватило его вдруг морозом, он и упал, либо из потемок-то попал сразу на свет и его окружило, не знаю. Взял я этого коростеля, положил за пазуху, пошел домой и отпустил в комнату. Он скоро оправился, но сначала дичился и все прятался за шкафы да комоды, а потом ничего, освоился, стал есть, бегал уж везде, слетал к цветам и жил у нас долго, чуть ли не до мая, да потом попала из кухни кошка и задавила его, подлая! А бывало с ним весело, как он бегает, да тараканов ловит, а то так по вечерам начнет «дерьгать», да так громко, хоть зажимай уши. Станет куда-нибудь в угол, да и заведет свою песню, индо прискакивает да дерьгает!.. Бывало, и смешно, и любо, словно и сам забудешься да подумаешь, что в поле находишься. А вот напиши об этом, так тоже зубы оскалят да не поверят, а этого коростеля почесть весь Барнаул видел. Вот бы и надо написать вам да разъяснить, над чем они без толку смеются.

Мы проговорили о разных курьезных случаях до позднего вечера и незаметно уснули. На другой день мы снова поехали за гусями и убили еще двух, в числе которых попался один «черневой». Тем наша охота и кончилась. В эту весну Алей бежал еще только местами, а в других пунктах он был подо льдом и набоями снега, так что мы свободно переезжали его в тележке, несмотря на то, что был уже давно апрель месяц.

При возвращении домой нас всю дорогу и сердил, и смешил Кузнецов; он только завидит где-нибудь гусей или уток, тотчас начинает тыкать в пространство руками и гнусаво кричать.

— Гм! Гм! Гутки-то, гутки!..

И глядишь, хитрая дичь поднимется с придорожного озерка или снежной лывы и только ее видел!

— Да молчи ты, ради Бога! Ну чего ты кричишь? Мы и без тебя видим, — скажем ему с досады.

— Ну гадно, гадно, барин, не стану, — прогнусит он, но появится новая дичь на пути — и Кузнецов опять не утерпит и гнусит снова, размахивая руками.

Не один десяток раз ездил я с Савелием Максимовичем, летом — за молодыми тетерями, а осенью — на балаганную охоту с чучелами, и везде, и всегда он был тем же милым товарищем.

На этих охотах нам приходилось несколько раз ночевать и просто под открытым небом, и в полевых избушках. Все эти охоты так обыденны, что, право, их описания уже набили оскомину и говорить о них не стоит, тем более, что шли они всегда шаблонным путем и ничего особенного тут не случалось.

С осени же начинались заячьи облавы, которые делались уже целыми компаниями. В них мой милейший дедушка был обыкновенно распорядителем по знанию как дела, так и местности. Вот тут бывали разные курьезы или, лучше сказать, неприятности, потому что не все охотники одинакового покроя с дедушкой и всем угодить по курьезным претензиям невозможно. То номер попал неудобный, то сосед не по сердцу, то он стреляет на чужую линию, то добил пропадающего зайца и присвоил себе — да мало ли что тут бывает и стоит ли говорить о всех этих дрязгах, которые и курьезны и ребячески забавны; но только по личной характеристике и не имеют значения для постороннего читателя, а личный сор выносить неудобно, да и не следует. Сдадим их лучше в архив барнаульских хартий и расскажем о чем-нибудь другом.