Александр Черкасов - На Алтае [Записки городского головы]

Зная эту боязнь зайцев, многие ружейники плавают на лодочках весною около полузатопленных островов и бьют этих животных.

Думаю, что во время больших разливов много их гибнет вследствие своей трусости, но трупов их, как утопленников, мне видеть никогда не случалось.

С ранней осени, лишь только повалится с леса лист, у меня являлась охота бить тетеревей с «подъезда», и лишь только наступал сентябрь, я уже с Архипычем ездил около полей и лесных колков, куда садилась поднятая птица. Это же самое время было лучшей охотой и моего приятеля Павла, который ездил всегда со своими лайками, поднимал тетеревей на лес и бил их десятками из винтовки.

Позднею же осенью и в начале зимы вся тетеря «сваливалась» обыкновенно в лес, и охота уже производилась «с подъезда», пока не углубеет снег, на особого устройства «подъездных санках», которые делаются на широких полозьях, без отводов и на высоких копыльях.

В первых числах сентября, пока нет снега, неподалеку от Сузуна, на Кусковской дороге, мне не один раз случалось ездить по утрам, еще до света, за глухарями. Тут они в это время вылетают на самую дорогу и бегают по песку. Вся штука заключалась в том, чтоб ехать потихоньку, а, завидя или вспугнув глухарей, тотчас перейти на шаг и подъезжать к тем, которые сидят по опушке леса. Конечно, стрелять приходилось из винтовки, потому что осторожная птица всегда садилась на самые верхушки больших сосен.

Однажды приехал ко мне Павел звать к себе в Мыльникову пострелять тетерь из-под лаек, но я отказался на том основании, что ехать туда все-таки далеко, а вблизи Сузуна и без того хорошая подъездная охота.

Павел, закусив и напившись чаю, не торопился домой и засиделся, а потому мы, конечно, вдоволь наговорились, и я между прочим спросил его о том, что, вероятно, он знает разные «заговоры» от того, чтоб злой человек не портил охоты или ружья. Я спросил об этом серьезно и нарочно келейно, чтоб задеть слабую струнку всякого истого сибирского охотника, который непременно отчасти суевер и потому верит в разные «порчи» и «заговоры».

— Дак ведь нам, барин, без этого никак нельзя. Для этого у нас и охрана такая есть, — сказал он тихо.

— Какая такая охрана?

— Да такая, значит, молитва, чтоб охраняться от всякого недоброго человека.

— А ты ее знаешь?

— Как не знать — знаю. Меня старики научили этому, я и запомнил.

— Что же, ты читаешь эту молитву, когда отправляешься на охоту?

— Дак как не читать — читаю, значит, про себя, а то ведь, барин, всяки люди есть. Иной подлец плевка не стоит, а на каку пакость так первый человек по своему ехидству.

— Так ты, Павел, скажи и мне эту молитву, а я запишу да выучу.

— Изволь, изволь, барин, скажу: пошто не сказать, ведь это не худо какое, а ты же и помоложе будешь.

— А разве не все равно — моложе или старше?

— Нет, не все едино. Вот будь ты постарше меня годами, я уже тогда тебе это не передам; а то, значит, тебя-то охраню, а у самого действовать не станет — вот оно какое это дело-то! Надо говорить правду. Вот и тебе, барин, когды доведется, старе себя не передавай, а то все себе дело разтотманишь.

— Ладно, понимаю. Так ты говори, только не торопись, а я запишу.

Павел огляделся во все стороны и, видя что мы одни, нагнулся к письменному столу и тихо, слово за слово, продиктовал мне такую «охрану».

— Вот, барин, и все, — сказал он и утер полой с лица пот.

— Ну, брат, и охрана! Это уж действительно на 77 жил и в 77 суставов! Так насквозь и хватает. Она и тебя до поту добила! Этакую и не выучишь.

— Ну да! Я вон и неграмотный, да затолмил.

— То-то, поди, и зубрил целую неделю?

— Нет, барин! Она как-то скоро далась мне. А то вот и есть и другая, коротенькая, дак эта больше от своей думы, либо сглаза; а то ведь случается, что и сам себя изурочишь.

— Ну, так ты скажи уж и эту.

— А вот пиши!

И Павел, также оглянувшись, тихонько продиктовал.

— Чур мои думы, чур мои мысли; чур глаза мои завидущи ти товарищевы, — во имя Отца и Сына, и святаго Духа! Аминь!..

— Ну, брат, эту самую я и в Восточной Сибири слышал.

— Ну дак что? Вишь, сколь далеко идет! Эвон куда стегнула!.. А поди-ка, наши же туда затащили; разве мало нашего брата и отсюль туда за колобродство уходит, проторили дорогу-то, поди и вех не надо.

На том мы и покончили эту интимную беседу. Странное дело, но все подобные «охраны» и молитвы действительно почти одинаковы по всей Сибири, да едва ли и не по всей Руси. Разница заключается в небольших вариантах — и только.