Александр Черкасов - На Алтае [Записки городского головы]

— А вот сегодня же, так, значит, в обед, слышался такой шум из туч, что мы, ваше высокоблагородие, перепужались до смерти, — сказал старик-перевозчик.

— Какой шум? Разве гром в отдалении? — спросил исправник.

— Никак нет, барин! Гром мы знаем, что гром, — а это просто с небеси шумело, да так страшно шумело, что все ребята испужались и стали креститься… Ну, а потом ничего, — пошумело, пошумело и затихло; а то адоли вода ключом кипит и клокочет в поднебесье, только как-то глухо, а шумно, да таково страшно, что упаси Бог!.. Вот сколько тут нас было, все слышали, все лоб-от крестили.

— И дождь был?

— То-то и есть, что не было, а только, значит, тучи ходили, да одна на другую наползали.

— Ну, а как ты думаешь, дедушка, вот что сейчас было — что это такое? — спросил я.

— По-нашему, барин, так это труба, где вода с небом соединяется, а и тянет за собой всю поднебесную воду.

— Отчего же ты думаешь, что она тянет, а не к небу поднимается по этой трубе?

— Как отчего? А пошто же фонталы-то били вон выше леса стоячего? Значит, она, вода-то небесная, и спущалась столбом на реку. Пошто же потом и прояснило скоро?..

В это время другие перевозчики спустили тарантас на паром, отдали чалку, старик повернул руль, и нас быстро потянуло силой течения на противоположный берег.

— Вот и возьмите сибирского мужичка, — слышали, как рассуждает? — сказал тихо исправник, когда мы уже поехали к Барнаулу.

— Нагляделся я на них, Андрей Андреевич, и не раз удивлялся их природному уму. Вот какую интересную вещь расскажу я вам. Еще в Восточной Сибири, в Нерчинском крае, когда я служил там на Карийских золотых промыслах, моим постоянным охотничьим чичероне был зверовщик старик Кудрявцев. Вот однажды весной поехал я с ним зверовать в тайгу, на реку Унгурку; но по большой воде попасть на ту сторону мы не смогли, а потому волей-неволей должны были остановиться у речки, чтобы отдохнуть и потом уже охотиться на близлежащих горах. Сидя у огонька, мы заметили на горном увале медведицу с медвежатами, с которыми она играла и всячески их забавляла. Но по дальности расстояния мы не могли ясно рассмотреть, что именно она делает, а потому я стал смотреть в бинокль и рассказал старику; потом дал бинокль ему и научил его, как нужно смотреть и как наводить винтом по глазам. Он сразу понял, направил по своему зрению, стал смотреть и удивлялся не столько забавам зверя, хорошо ему знакомым, сколько биноклю. Видя, что его больше интересует трубка, я стал рассказывать о том, что вот, мол, есть такие большие трубы, что в них рассматривают планеты и видят, например, на луне горы, а на Сатурне — окружающие его кольца и прочее в этом роде. Он внимательно все это слушал и удивлялся науке и искусству. Чтоб убедить его сильнее в том, что все это действительно верно, я сказал ему, что все календари вперед знают и предсказывают, когда именно, в какое число, час и минуту будет, например, солнечное или лунное затмение. Обо всем этом он слыхал ранее и еще больше удивлялся тому, как ученые люди знают все это вперед. Словом, заинтересовался старик сильно. Видя это, я для шутки и сказал.

— А вот, дедушка, есть ныне и такие большие трубы, что когда глядеть в них ночью на небо, так и царство небесное видно.

И что ж бы, вы думали, он сказал мне на это? Да еще после того доверия, какое было!

— Ну нет, барин, это уж ты «хлопашь» (то есть врешь). Может ли быть, чтобы царство небесное было видно? Это уж ты схлопал, — сказал он, улыбаясь.

— Верно, дедушка, я нарочно тебе схлопал, хотел пошутить и тебя испытать, а царства небесного, конечно, увидать нельзя.

— Ну то-то же и есть! Да я уж понял, что ты шутишь, думаешь, не разберу. Есть и из нашего брата дураков-то много, поверят…

— Вот видите, Андрей Андреевич, каков наш сибиряк, его не проведешь. Сколько здравого смысла у человека совсем неграмотного, сколько находчивости, терпения, выносливости! Право, им часто приходится удивляться. Ну, да тоже ведь и учили их! Вы слышали, конечно, как Оларовский ехал из Зыряновского рудника?

— Нет, что-то не слышал.

— Если хотите, я вам расскажу, что мне передавали его бывшие приятели и что знает, как курьез, целый Алтай.

— Расскажите, расскажите, это, вероятно, что-нибудь интересное.

— Поехал он однажды по делам службы в Зыряновский рудник, а дело-то было весной, он и торопился, чтобы не засесть в этой трущобе и к Пасхе возвратиться в Барнаул. Приехав туда и сделав свое дело, он живо стал собираться в обратный путь. Ему говорят, что ехать нельзя. — «Как, говорит, нельзя? Это почему? Кто меня не пустит?» — вскипел он по своей горячей натуре. — «Да не пустит вас Иртыш, который, по слухам, уже тронулся», — объясняют ему окружающие. — «Вздор! — говорит, — пустяки! Это вам наплела какая-нибудь баба, а вы поверили! Ведь я недавно проехал по Иртышу, и он стоял целехонек». — «Наплела нам, — говорят ему, — не баба, а приехал объездчик и доложил, что река местами уже тронулась. Оставайтесь, Эпиктет Павлович, и дождитесь перевоза». — «Наплевать, — говорит, — все это чепуха! Стану я ждать! Да и нет такого места, где бы не проехал Оларовский! Прикажите запрягать лошадей!»