Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Въ маленькой чистенькой деревушкѣ меня отвели въ баню, гдѣ я съ громаднымъ облегченіемъ разгрузился, вымылся и сталъ ждать очередныхъ событій.

Много я ждалъ, но того, что со мной произошло — я никакъ не могъ ожидать.

Въ раздѣвалку бани вошелъ какой-то благодушный финнъ, потрепалъ меня по плечу, весело улыбнулся и пригласилъ жестомъ за собой.

"Въ тюрьму переводятъ. Но почему безъ вещей?" — мелькнуло у меня въ головѣ.

На верандѣ уютнаго домика начальника охраны уже стоялъ накрытый столъ, и мои голодные глаза сразу же замѣтили, какъ много вкуснаго на этомъ столѣ. А послѣдніе дни я шелъ уже на половинномъ пайкѣ — пайкѣ "бѣглеца".

Я отвернулся и вздохнулъ...

Къ моему искреннему удивленію, меня повели именно къ этому столу и любезно пригласили сѣсть. Хозяйка дома, говорившая по русски, принялась угощать меня невиданно вкусными вещами. За столомъ сидѣло нисколько мужчинъ, дамъ и дѣтей. Всѣ улыбались мнѣ, пожимали руку, говорили непонятныя уму, но такія понятныя сердцу ласковыя слова, и никто не намекнулъ ни интонаціей, ни движеніемъ, что я арестантъ, неизвѣстный, подозрительный бѣглецъ, можетъ быть, преступникъ...

Все это хорошее человѣческое отношеніе, все это вниманіе, тепло и ласка потрясло меня. Какой контрастъ съ тѣмъ, къ чему я привыкъ тамъ, въ СССР, гдѣ homo homini lupus est.

А вотъ здѣсь я — человѣкъ внѣ закона, нарушившій неприкосновенность чужой границы, подозрительный незнакомецъ съ опухшимъ, исцарапаннымъ лицомъ, въ рваномъ платьѣ — я вотъ нахожусь не въ тюрьмѣ, подъ охраной штыковъ, а въ домѣ начальника охраны, среди его семьи... Я для нихъ прежде всего — человѣкъ...

Сотрясенный этими мыслями и растроганный атмосферой вниманія и ласки, я почувствовалъ всѣмъ сердцемъ, что я, дѣйствительно, попалъ въ иной міръ, не только географически и политически отличающійся отъ совѣтскаго, но и духовно діаметрально противоположный — міръ человѣчности и покоя... Хорошо, что мои очки не дали хозяевамъ замѣтить влажность моихъ глазъ. Какъ бы смогъ объяснить имъ я это чувство растроганнаго сердца, отогрѣвающагося отъ своего ожесточенія въ этой атмосферѣ ласки?

За непринужденной веселой бесѣдой, охотно отвѣчая на всѣ вопросы любознательныхъ хозяевъ, я скоро совсѣмъ пересталъ чувствовать себя загнаннымъ звѣремъ, бѣглецомъ и преступникомъ и впервые за много, много лѣтъ почувствовалъ себя человѣкомъ, находящимся среди людей.

Какія чудесно радостныя понятія — человѣчность и свобода, и какъ безпросвѣтна и горька жизнь тѣхъ, чей путь пересталъ освѣщаться сіяніемъ этихъ великихъ маяковъ человѣчества...

___

Къ концу вечера, послѣ обѣда, показавшагося мнѣ необыкновенно вкуснымъ, моя милая хозяйка съ сердечной настойчивостью предлагала мнѣ уже пятую чашку кофе.

Замѣтивъ, что я немного стѣсняюсь, она, наклонившись ко мнѣ, неожиданно тихо и ласково спросила:

— Пейте, голубчикъ. Вѣдь вы, вѣроятно, давно уже не пили кофе съ булочками?

— Четырнадцать лѣтъ, — отвѣтилъ я.

Ко мнѣ входитъ спокойный, вѣжливый надзиратель въ пиджакѣ и съ галстукомъ, безъ револьвера, сжатыхъ челюстей и настороженнаго взгляда. Улыбаясь, онъ знаками показываетъ, что нужно взять сумку и выйти. Очевидно, куда-то переводятъ... Я оглядываю свою камеру, въ которой я мирно провелъ двѣ недѣли (Богъ дастъ — послѣднія тюремныя недѣли въ моей жизни) и выхожу. Мягкій автомобиль мчитъ меня по наряднымъ, чистымъ улицамъ города... Да... Это тебѣ не "Черный Воронъ" и ОГПУ... Большое зданіе. "Etsiva Keskus Poliisi" — Центральная Политическая Полиція.

Въ комнатѣ ожиданія меня просятъ присѣсть. Нигдѣ нѣтъ рѣшетокъ, оружія, часовыхъ... Чудеса!... Проходитъ нѣсколько минутъ, и въ дверяхъ показывается низенькая, толстенькая фигура начальника русскаго отдѣла политической полиціи, а за нимъ... Боже мой!... за нимъ... массивъ плечъ брата, а еще дальше смѣющееся лицо Юры...

Обычно строгое и хмурое лицо нашего политическаго патрона сейчасъ мягко улыбается. Онъ сочувственно смотритъ на наши объятія и, когда наступаетъ секунда перерыва въ нашихъ вопросахъ и восклицаніяхъ, спокойно говоритъ:

— О васъ получены лучшіе отзывы, и правильность вашихъ показаній подтверждена... Господа, вы свободны...

Мы идемъ втроемъ, тѣсно подхвативъ другъ друга подъ руки, по широкимъ улицамъ Гельсингфорса и съ удивленіемъ и любопытствомъ засматриваемся на полныя товаромъ витрины магазиновъ, на бѣлыя булки хлѣба, на чистые костюмы прохожихъ, на улыбающіяся губы хорошо одѣтыхъ женщинъ, на спокойныя лица мужчинъ... Все такъ ново и такъ чудесно...