Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Итакъ, двѣ задачи уже выполнены успѣшно: я выбрался изъ лагеря и переправился черезъ рѣку. Какъ будто немедленной погони не должно быть. А къ утра я буду уже въ глубинѣ карельскихъ лѣсовъ и болотъ... Ищи иголку въ стогѣ сѣна!

На мнѣ плащъ, сапоги, рюкзакъ. Есть немного продуктовъ и котелокъ. Компаса, правда, нѣтъ, но есть компасная стрѣлка, зашитая въ рукавѣ. Карты тоже нѣтъ, но какъ-то на аудіенціи у начальника лагеря я присмотрѣлся къ висѣвшей на стѣнѣ картѣ — идти сперва 100 километровъ прямо на сѣверъ, потомъ еще 100 на сѣверо-западъ и потомъ свернуть прямо на западъ, пока, если Богъ дастъ, не удастся перейти границы между волей и тюрьмой...

Темнѣло все сильнѣе. Гдѣ-то вдали гудѣли паровозы, смутно слышался городской шумъ и лай собакъ. На моемъ берегу было тихо.

Я перевелъ свое снаряженіе на походный ладъ, снялъ медицинскій халатъ, досталъ свою драгоцѣнную компасную стрѣлку, надѣвъ ее на булавку, намѣтилъ направленіе на N и провѣрилъ свою боевую готовность.

Теперь, если не будетъ роковыхъ случайностей, успѣхъ моего похода зависитъ отъ моей воли, силъ и опытности. Мосты къ отступленію уже сожжены. Я уже находился въ "бѣгахъ". Сзади меня уже ждала пуля, а впереди, если повезетъ, — свобода.

Въ торжественномъ молчаніи наступившей ночи я снялъ шапку и перекрестился.

Съ Богомъ! Впередъ!

Теперь возьмите, другъ-читатель, карту "старушки-Европы". Тамъ къ сѣверо-востоку отъ Ленинграда вы легко найдете большую область Карелію, на территоріи которой живетъ 150.000 "вольныхъ" людей и 350.000 заключенныхъ въ лагери ГПУ... Если вы всмотритесь болѣе пристально и карта хороша, вы между величайшими въ Европѣ озерами — Ладожскимъ и Онѣжскимъ — замѣтите тоненькую ниточку рѣки и на ней маленькій кружокъ, обозначающій городокъ. Вотъ изъ этого-то городка, Лодейное Поле, на окраинѣ котораго расположенъ одинъ изъ лагерей, я и бѣжалъ 28 іюля 1934 года.

Какимъ маленькимъ кажется это разстояніе на картѣ! А въ жизни — это настоящій "крестный путь"...

Впереди передо мной былъ трудный походъ — километровъ 250 по прямой линіи. А какая можетъ быть "прямая линія", когда на пути лежатъ болота, считающіяся непроходимыми, когда впереди дикіе, заглохшіе лѣса, гдѣ сѣть озеръ переплелась съ рѣками, гдѣ каждый клочекъ удобной земли заселенъ, когда мѣстное населеніе обязано ловить меня, какъ дикаго звѣря, когда мнѣ нельзя пользоваться не только дорогами, но и лѣсными тропинками изъ-за опасности встрѣчъ, когда у меня нѣтъ карты и свой путь я знаю только оріентировочно, когда посты чекистовъ со сторожевыми собаками могутъ ждать меня за любымъ кустомъ...

Легко говорить — "прямой путь!"

И все это одному, отрываясь отъ всего, что дорого человѣческому сердцу — отъ Родины, отъ родныхъ и любимыхъ.

Тяжело было у меня на душѣ въ этотъ тихій іюльскій вечеръ...

Идти ночью съ грузомъ по дикому лѣсу... Кто изъ охотниковъ, военныхъ, скаутовъ не знаетъ всѣхъ опасностей такого похода? Буреломъ и ямы, корни и суки, стволы упавшихъ деревьевъ и острые обломки скалъ — все это угрозы не меньше, чѣмъ пуля сторожевого поста... А вѣдь болѣе нелѣпаго и обиднаго положенія нельзя было и придумать — сломать или вывихнуть себѣ ногу въ нѣсколькихъ шагахъ отъ мѣста побѣга...

При призрачномъ свѣтѣ луны (полнолуніе тоже было принято во вниманіе при назначеніи дня побѣга) я благополучно прошелъ нѣсколько километровъ и съ громадной радостью вышелъ на обширное болото. Идти по нему было очень трудно: ноги вязли до колѣнъ въ мокрой травѣ и мхѣ. Кочки не давали упора, и не разъ я кувыркался лицомъ въ холодную воду болота. Но скоро удалось приноровиться, и въ мягкой тишинѣ слышалось только чавканье мокраго мха подъ моими ногами, каждый шагъ которыхъ удалялъ меня отъ ненавистной неволи.

Пройдя 3-4 километра по болоту, я дошелъ до лѣса и обернулся, чтобы взглянуть въ послѣдній разъ на далекій уже городъ. Чуть замѣтные огоньки мелькали за темнымъ лѣсомъ на высокомъ берегу Свири, да по-прежнему паровозные гудки изрѣдка своимъ мягкимъ, протяжнымъ звукомъ нарушали мрачную тишину и лѣса, и болота.

Невольное чувство печали и одиночества охватило меня.

Боже мой! Какъ могло случиться, что я очутился въ дебряхъ карельскихъ лѣсовъ въ положеніи бѣглеца, человѣка "внѣ закона", котораго каждый долженъ преслѣдовать и каждый можетъ убить?

За что разбита и смята моя жизнь? И неужели нѣтъ идей жизни, какъ только по тюрьмамъ, этапамъ, концлагерямъ, ссылкамъ, въ побѣгахъ, опасностяхъ, подъ постояннымъ гнетомъ, не зная дома и семьи, никогда не будучи увѣреннымъ въ кускѣ хлѣба и свободѣ на завтра?