Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

День проходилъ какъ во снѣ. Къ побѣгу все было готово, и нужно было ждать вечера. Изъ самой ограды лагеря я долженъ былъ выйти налегкѣ. Всѣ свои запасы для длительнаго похода я хранилъ въ аптечкѣ спортивнаго стадіона, въ мѣшечкахъ и пакетахъ съ надписями: "Venena" съ черепомъ и скрещенными костями. А свои запасы я собиралъ нѣсколько мѣсяцевъ, урывая отъ скуднаго пайка, требуя для "медицинскаго анализа" продукты изъ складовъ и столовыхъ. И для 2-3 недѣль тяжелаго пути у меня было килограмма 4 макаронъ, кило три сахару, кусокъ сала и нѣсколько сушеныхъ рыбъ... Какъ-нибудь дойду!..

Прежде всего нужно было выйти изъ ограды лагеря такъ, чтобы не возбудить подозрѣній. Я, какъ докторъ, пользовался нѣкоторыми возможностями покидать лагерь на нѣсколько часовъ, но для успѣшности побѣга нужно было обезпечить себѣ большую свободу дѣйствій. Нужно было, чтобы меня не начали искать въ этотъ вечеръ.

Случай помогъ этому.

— Вамъ телеграмма, докторъ, — сказалъ, догнавъ меня, санитаръ, когда я по досчатому мостку черезъ болото шелъ въ амбулаторію.

Я безпокойно развернулъ листокъ. Телефонограмма за нѣсколько часовъ до побѣга не можетъ не безпокоить...

"Начальнику Санитарной Части, д-ру Солоневичу. Предлагается явиться сегодня, къ 17 часамъ на стадіонъ Динамо.

Начальникъ Административнаго Отдѣла Скороскоковъ".

На душѣ посвѣтлѣло, ибо это вполнѣ совпадало съ моими планами.

Въ 4 часа съ санитарной сумкой, спокойный съ виду, но съ сильно бьющимся сердцемъ, я торопливо направлялся къ пропускнымъ воротамъ лагеря.

— Вамъ куда, докторъ? — лѣниво спросилъ сидѣвшій въ дежурной комнатѣ комендантъ.

Увидавъ его знакомое лицо, я облегченно вздохнулъ: этотъ не станетъ придираться. Не разъ, когда ему нужно было вступать въ дежурство, а изо рта широкой струей несло виннымъ перегаромъ, я выручалъ его ароматическими средствами изъ аптеки. Этотъ изъ простой благодарности не будетъ ни задерживать, ни торопиться доносить, что такой-то заключенный не прибылъ во время. А для меня и каждая задержка, и каждый лишній часъ — вопросъ, можетъ быть, жизни и смерти...

— Да, вотъ, вызываютъ въ Динамо, а потомъ на операцію. Вотъ — телефонограмма, — ворчливо отвѣтилъ я. — Тутъ цѣлую ночь не спалъ, и теперь, вѣрно, опять на всю ночь. Жизнь собачья...

— Ну, что-жъ, дѣло служебное, — философски замѣтилъ комендантъ, сонно покачивая головой. — А на Динамо-то что сегодня?

— Да наши съ Петрозаводскомъ играютъ.

— Ишь ты! — оживился чекистъ. — Наше Динамо, что-ль?

— Да.

— Ну, ну... Послѣ разскажете, какъ тамъ и что. Наши-то, небось, должны наклепать... Пропускъ-то вы взяли, докторъ?

— Не въ первый разъ. Взялъ, конечно.

— Ладно, проходите. А когда обратно?

— Да, вѣрно, только утромъ. Я черезъ сѣверныя ворота пройду — тамъ къ лазарету ближе. Больные ждутъ...

— Ладно, идите. — И сонное лицо коменданта опустилось къ газетѣ.

Выйдя изъ ограды лагеря, я облегченно перевелъ духъ. Первая задача была выполнена. Второй задачей было — уйти въ лѣсъ, а третьей — уйти изъ СССР.

Ладно...

"Безумство смѣлыхъ — вотъ мудрость жизни"...

Рискнемъ!

На стадіонѣ Динамо предматчевая лихорадка. Команда Петрозаводска уже тренируется на полѣ. Два ряда скамей, окружающихъ небольшую площадку съ громкимъ названіемъ "стадіонъ", уже полны зрителями.

Изъ своего маленькаго врачебнаго кабинета я слышу взволнованные голоса мѣстныхъ футболистовъ. Видимо, что-то не клеится, кого-то не хватаетъ.

Приготовивъ сумку скорой помощи, я уже собирался выйти на площадку, какъ неожиданно въ корридорѣ раздѣвалки я столкнулся съ капитаномъ команды, онъ же начальникъ адмотдѣла мѣстнаго ГПУ... Толстое, откормленное лицо чекиста встревожено.

— Докторъ, идите-ка сюда. Только тихонько, чтобы петрозаводцы не услыхали. Тутъ нашъ игрокъ одинъ въ дымину пьянъ. Нельзя-ли что сдѣлать, чтобы онъ, стервецъ, очухался?

На скамейкѣ въ раздѣвалкѣ игроковъ, дѣйствительно, лежалъ и что-то мычалъ человѣкъ въ формѣ войскъ ОГПУ. Когда я наклонился надъ нимъ и тронулъ его за плечо, всклокоченная голова пьянаго качнулась, повела мутными глазами и снова тяжело легла на лавку.

— Нѣтъ, товарищъ Скороскоковъ. Ничего тутъ не выйдетъ. Чтобы онъ очухался, кое-что, конечно, можно устроить. Но играть онъ все равно не сможетъ. Это — категорически. Лучше ужъ и не трогать. А то онъ еще скандаловъ надѣлаетъ.