Эрик Бёрдон - Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке

Находящийся в самом центре танцпол был небольшим и по субботам с трудом вмещал не более двухсот танцующих, запакованных как сардины в бочке. Но если вы приходили, например, во вторник, могли с лёгкостью потанцевать под отличную музыку среди двадцати–тридцати таких же как вы желающих отдохнуть. Не стоит и говорить, что сцена была крошечной. Передвигаться по ней не было никакой возможности и мне часто приходилось просто сходить вниз и петь с пола, рядом с танцующими, а иногда и самому к ним присоединяться. Почти вся она была занята ударной установкой Хилтона и роялем, Час же нашёл себе на сцене нишу и туда втискивался каждый раз, так что для меня пространства уже не оставалось.

Итак, получилось, что я оказался в первых рядах, а всё из–за этого огромного белого слона на трёх ногах, оставшегося в наследство от ночного клуба — джазовые музыканты обычно имеют обыкновение аккомпанировать себе на таких монстрах.

Всё же однажды мне удалось выпустить всю накопившуюся к нему ненависть. Может, конечно, виною были пурпуровые сердца, но должен сказать, чувствовал я себя в тот вечер отлично. На мне были ковбойские сапоги, ну, и почему нет? Я и взобрался на этого белого монстра. Должен заметить, что одна единственная его функция, которую он выполнял в клубе — это свободная плоскость для опустошённых бокалов. И когда, наконец, мне удалось на него залезть, я начал прыгать в такт музыке. Фужеры, рюмки, стаканы захрустели под толстыми кожаными подошвами моих сапог. Публике это страшно понравилось, народ буквально сошёл с ума. К великому удовольствию моих ребят, а особенно радовался Алан Прайс, ненавидящий его до дрожи в коленях, я прыгал долго и яростно. Он даже, знаете, ни разу не притрагивался к его клавишам, считая его простой столешницей для использованной посуды, но этот стоял там и убирать они его никуда не собирались, так что мне предстояло сделать всё за них. Я продолжал прыгать на радость всем, но тут от крышки рояля откололась большая щепа, за ней другая, затем моя нога провалилась на струны. Господи, какой сладостный это был звук! Особенно, когда Алан поднёс к ним микрофон. Вы бы видели его улыбку, когда он держал шуровский микрофон рядом с лопающимися струнами! Но тут трое вышибал, дежуривших у дверей, направились прямо к сцене бесцеремонно расталкивая локтями публику, решив, видно, поинтересоваться у нас, что, чёрт побери, здесь происходит. К тому времени, как они до меня добрались, от рояля, благодаря помощи со стороны аудитории, практически ничего уже не осталось. Громилы, наконец, добравшись до сцены и увидев перед собой груду бесформенных обломков зашлись безумным хохотом. Оказалось, они тоже его тихо ненавидели.

Джорджи Фейма можно было постоянно увидеть во Фламинго. Особенно Джорджи обожали жители Вест–Индии. Он играл в стиле чёрных музыкантов, в котором практически никто кроме него в середине шестидесятых здесь не играл, и послушать его всегда собирались многочисленные иммигранты с Ямайки. Они обожествляли своего кумира, называли его своим королём.

Хозяевами Фламинго были два брата, Рик и Джон Ганнелл. Помимо клуба они держали некое агентство и вели свои дела прямо из клуба, когда не было возможности устроить их где–либо в другом месте. Одним из таких «дел» был другой их клуб «Мешок гвоздей», где постоянно выступали и Джорджи Фейм со своей группой Blue Flames (Sic!), и Крис Фарлоу со своими Hunderbirds, и Big Roll Band Зута Мани, и Джино Вашингтон, и Ронни Джонс, и Bluesbreakers Джона Майалла.

Рик вместе с Джоном установили свои правила в порочном Вест–Энде, приправив их юмором, так, что незаметно для тебя самого ты без них уже не можешь обходиться, этаким своеобразным личным манифестом в своей тяжёлой игре. Их любили, их обожали, их ненавидели многие.

Джон Ганнелл придумал для себя программу All–Nighter, эдакую настоящую лабораторию любви. Могу с полным правом сказать, он был одним из самых лучших британских комиков–разговорников. Ему было наплевать уходит или остаётся публика, но многие любили его за змеиный язык. В своём клубе он был звездой, и не обходил репликой ни одного вновь входящего, будь то мод или растаман, американец или представитель закона.

Однажды уже ближе к полуночи в четырёх кварталах от Фламинго полиция нагрянула в Сцену. В тот вечер я пришёл в клуб раньше обычного, около половины двенадцатого, чтобы послушать All–Nighter. В клубе яблоку негде упасть. И тут Джону позвонил из Сцены Лайонел, администратор клуба, предупредить его, что полиция может нагрянуть и к нему.