Кати Этчингем - Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

Несмотря на то, что ни Эрик, ни Алвиния не стали разговаривать с полицией и, несмотря на то, что Джерри Стикеллз отказался добавить что–либо к его предыдущим показаниям, Тэрри Пилюля сделал заявление подтверждающее, что он был на квартире и зарывал наркотики в саду. Но он сказал следователю, что приехал уже тогда, когда скорая уехала, мне же говорил, что был там, когда Джими ещё лежал в постели, «как кастрированный». Также он сказал следователю, что когда скорая уехала, Моника осталась с ним, что полностью противоречило её рассказу о том, как плохо обращались с Джими врачи скорой во время поездки.

Сотрудники 1–го отдела предложили свою версию, почему Моника упорно говорит про кресло, в которое посадили Джими. Они реконструировали ситуацию так: Моника стояла на улице, наблюдая, как из подвального этажа по крутой лестнице несут Джими в кресле. Однако санитар скорой хорошо помнил, как они его несли на носилках и не помнит, чтобы она была рядом.

Следователи пришли к заключению, что ни санитары скорой, ни доктора не виновны ни в чём; что Джими был определённо мёртв по приезде в больницу и, возможно, до того как приехала скорая. Они сказали, что, по их мнению, Моника не совсем в своём уме, но она выучила свой рассказ на зубок за эти 20 лет, и нового им она ничего сказать не сможет. Что остались два главных свидетеля, с которыми они хотели бы встретиться, это Эрик и Алвиния, но они оба жили в Штатах и агенты ФБР ничего от них не добились. Один из сотрудников сказал мне, что, как он думает, все эти свидетели «чёртовы лгуны» и каждый лжёт по–своему.

Когда опрос всех свидетелей был завершён, Моника сделала заявление в прессе, что она полностью реабилитирована, достаточно невероятное заявление, так как все факты были против и оправданы все люди, которых она обвинила в убийстве Джими.

Судья снял её обвинение с Ноэла, признав её параноиком и истериком. Ноэл всего лишь написал, что она, выбежав за сигаретами, после того как Джими вырвало, оставила его одного. Для нас это стало окончанием длинной цепи событий, для нас, но не для Моники. Похоже, она вцепилась в меня мёртвой хваткой.

Мы все встречали Новый 1995 год у Ноэла в Ирландии, когда позвонил Том и сказал, что Лил серьёзно больна.

Как только мы вернулись в Англию я сразу поехала в честерскую больницу Конгресса. Они положили её в отдельную палату, потому что посчитали, что она скоро умрёт. Том был с ней.

— Привет, мама, это я.

— Привет, Джин.

— Это не Джин, это я, Катлин.

— Катлин? О, я не видела её много лет.

— Нет, это я, Катлин.

— О, — она вгляделась в меня снова, — о, конечно. Рада тебя видеть, Катлин. Полагаю, ты приехала, потому что я собираюсь умереть.

— Не дури, конечно ты не умрёшь.

— Конечно не умрёшь, — прочирикал Том из своего кресла в углу.

— Кто ещё там? — удивилась она, — это ты, мама?

— Нет, это вешалка на крючке стучит об дверь, — объяснила я.

— Когда всё кончится, — произнесла она, — я наконец–то смогу отдохнуть.

— А куда ты собираешься поехать отдыхать? — спросила я. — Может быть вернёшься в Рил?

— О, нет, куда угодно, только не Рил. Я бы хотела отправиться с каким–нибудь караваном.

Я решила, что лучше мне уйти и переговорить с лечащим доктором. Он оказался молодым имбире–волосым шотландцем.

— Что случилось? — спросила я, — у неё гангрена? Вы думаете ампутировать ногу?

— Да, думаю, это поможет.

— Есть ли шанс, что она будет жить после операции?

— Ну, — сказал он, — все операции опасны, если тебе 75.

— Семьдесят пять! — я была поражена. — Ей же девяносто.

Смятение отразилось на его лице, он посмотрел в свои записи:

— Здесь записано 75.

— Ну, — сказала я, — я надеюсь, это не изменит ваших намерений, но она определённо старше этого возраста.

Я вернулась обратно, поговорить с ней ещё разок.

— Мама, может хочешь пива?

— О, да, конечно, я бы хотела Максон.

Я послала Тома за пивом, а сама начала собираться.

Они даже отправили её домой через несколько дней. Я чувствовала вину, выдав её возраст, потому что они отказались от операции. Ник меня успокоил: даже, несмотря но то, что его мать моложе моей, и она бы не выдержала анестезию.

Через несколько недель Том позвонил мне и сказал, что она неожиданно умерла. Я была потрясена, я не была готова к тому, что это произойдёт так быстро.

— Как это произошло.

— Она начала производить какой–то шум, — не могу передать интонации его голоса, но видно было, что он едва сдерживал рыдания, — затем она села на кровати и сказала: «Я сейчас умру, Том.»