Кати Этчингем - Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

Монику сопровождал загорелый молодой человек с сильным кокни акцентом, пришедший с явной целью превратить заседание суда в фарс. Он окружил себя журналистами и с жаром рассказывал им о том, как я все эти 26 лет преследовала Монику и ещё, что я просила судью усадить Монику за решётку, но судья был против этого. На самом деле мы дважды просили судью избежать, по возможности, тюремного заключения, который ей грозил за пренебрежение к судебным решениям, а только лишь наложить на её судебный запрет.

В самом начале заседания она подошла к судье и подарила ему экземпляр своей книги, при этом королевский адвокат с моей стороны, немного наклонившись вперёд, пробормотал: «Ошибка первая.»

Казалось, всё, о чём говорила Моника, она считала истинной правдой, даже несмотря на то, что её не удавалось придать конкретную форму никаким обвинениям в мой адрес. Она не знала о показаниях полицейских и с каждым её заявлением для собравшихся в зале суда становилась всё более очевидной неуравновешенность её психики. Её адвокаты уже не старались заявить, что все её заявления в мой адрес это чистая правда, говоря вместо этого, что она всего лишь хотела защитить себя от меня. Судья, однако, выразился вполне ясно, что это тема для другого суда, в рассматриваемой же ситуации очевидно, что именно меня она преследовала.

— Мисс Этчингем, — было вынесено заключение, — никогда ни действием, ни словом не оскорбляла мисс Даннеманн.

Он нашёл её виновной в пренебрежении суду, выражаясь стандартной формулировкой, доказана её ‘beyond reasonable doubt’.

Когда суд завершился в нашу пользу, мы все вскочили со своих мест и стали поздравлять друг друга. Имея дело с законом, всегда есть доля риска и это всегда высокое нервное напряжение. Мы все, весело болтая, вышли в холл, Моника следовала за нами, идя зигзагами, как если бы была сильно пьяна. Создавалось впечатление, что человек не знает в какую сторону ему идти.

— Как по–твоему, она на транквилизаторах? — спросила я у Ника.

— Нет, — покачал он головой, — думаю, у неё сильное потрясение.

Когда она направилась к пожарному выходу, её адвокаты перехватили её, развернули и направили в нужном направлении. И она отправилась домой к своей матери.

На следующий день во всех газетах писали, что в суде я вела себя очень сдержанно, в то время как Моника выглядела «ушедшей на пенсию рок–цыпочкой». Я пожалела её, думая как это всё жестоко, но потом была удивлена, её адвокаты не советовали ей самостоятельно подавать жалобу в Верховный суд.

На следующий день из газет мы узнали, что соседи Моники видели, как она возилась с чем–то в своём саду. Вероятно, она пыталась длинный поливочный шланг разъединить на две части, при помощи которых она и убила себя этим же вечером.

Как только мать заснула, она вышла в гараж и плотно прикрыла за собой дверь. Она прикрепила шланги к выхлопным трубам своего Мерседеса и через окно просунула внутрь машины. Затем заклеила скочем щель в окне, села на переднее сиденье и завела мотор. Как только она стала терять сознание, она выключила двигатель, чтобы шум мотора не привлёк внимание. Должно быть она очень серьёзно подошла к тому, чтобы уйти из жизни. Скорее всего она верила в то, что сможет воссоединиться с Джими, где бы он ни был.

Я знала, что как только новость дойдёт до агентства Рейтер, дом осадят репортёры и быстро подготовила заявление, в котором сообщала, что потрясена случившимся и с сожалением услышала о смерти Моники, и что личной неприязни у меня к ней никогда не было и очень сочувствую её семье. К тому времени, как я вернулась из магазина, совершив многочисленные покупки к наступающему уикенду, моё заявление было напечатано на первых полосах всех газет.

В воскресенье раздался телефонный звонок.

— Это Кати Этчингем? — спросил женский голос в трубке.

— Да.

— Я только хочу, чтобы вы знали, — завопил голос, — что раз вы заинтересованы, вы и есть убийца.

И повесили трубку.

Я гадала, кто бы это мог быть. Многие подруги Моники мне уже раньше звонили, представляясь репортёрами, чтобы вынудить меня сказать что–нибудь нелицеприятное о ней, с тем, чтобы потом она смогла меня обвинить в этом. Я никогда на это не ловилась. Я всегда такие разговоры записываю на ленту. Я набрала 1471 и станция определила номер, с которого мне только что позвонили. Мы подождали примерно с час и Ник набрал её номер.

— Ещё раз позвоните сюда и я вынужден буду позвонить в полицию, — спокойным голосом произнёс Ник и повесил трубку.