Игорь Добролюбов - Осколки памяти

Потом я познакомился с его семьей. Мы с Витали­ком ездили друг к другу в гости. Был я у него в Москве в малюсенькой двухкомнатной "хрущевке", а позже и в дивной квартире на Тверской (улица Горького по-старому), домина около Юрия Долгорукого.

Помню, что очень меня интересовало, как они там, в космическом пространстве, едят, чем их кормят. И однаж­ды (это было уже годы спустя после съемок фильма "Иду искать") Виталий Иванович говорит: "Я тебя угощу на­шим космическим пирожным". Через какое-то время мы встречаемся, и он достает из кармана галету в прозрач­ной бумаге. Я спрашиваю:

- Разворачивать? Летать же будет по кораблю обертка.

- Ничего разворачивать не надо. Бери в рот и ешь.

- Прямо с бумагой?

- Это не бумага, это специальный состав.

Слопал я пирожное - невкусно. Точнее, ну, просто никакого вкуса. Я думал, "это" что-то, а на самом деле "это" оказалось ничего. Ему я, конечно, не сказал, что ерунда какая-то, говорю: "У-у! А как питательно! Надо же, как интересно!"

Но чрезвычайно тронуло меня то, что Виталик не за­был о том, что мне хотелось попробовать пищи "косми­ческой" и специально припас эту галету.

И вот так по сей день мы остались с ним друзьями.

Когда во время нашей совместной работы над кар­тиной нависла угроза ее закрытия, Виталик устроил для меня поездку: вызвал в Москву, поселил в гостинице Академии наук, в маленький одноместный номер с кой­кой, под которую мы сложили коробки с пленкой. Туда время от времени приезжали ребята, аккуратные, кра­сивые, в черных костюмчиках, любезно здоровались, спрашивали:

- Это вы?

- Я.

- Где картина?

- Там, под кроватью.

Забирали меня и коробки, и мы ехали куда-то. На­зывалось это "поехали показывать картину на фирму".

В актовый зал собирали ученых, от которых нужно было получить отзыв. Я полагаю, главное было, чтобы отсня­тый материал посмотрел кто-то из соратников Королева.

В одной "фирме" подошел ко мне мужик и говорит:

- Вообще, ты счастливый человек, везучий.

- Почему?

- Возятся тут с картиной твоей, обсуждают, а будь Сергей Павлович жив, выхода было бы всего два: если бы она ему не понравилась, ее тут же уничтожили бы, либо, напротив, ты сразу стал бы лауреатом Ленинской премии.

Ученые, очевидно, дали картине добро, потому что цензоры Госкино ее выпустили. Правда, не объясняя причин, отправили "третьим экраном".

Уже в период перестройки, когда все рухнуло, какие-то счеты сводить поздно и можно говорить свободно, на одном, извините за выражение, небольшом фуршетике-выпивончике я спрашиваю у приехавшего в Минск на­чальника:

- И зачем вы картины гоняли, резали?

Он говорит:

- Игорь, я не люблю худых женщин. Толстых надо снимать, я их обожаю.

- А я наоборот.

- Так вот, когда ты окажешься на моем месте, все будет наоборот: будут только худые!

Вот и весь сказ. Такие критерии.

Если бы молодость знала...

Опыта, конечно, и ума не хватило у меня на пер­вую картину. Надо было глубже покопаться в истории, попросить авторов найти какие-либо более характерные детали. Кроме того, нужно, наверное, было острее вы­светить проблему Королева, но одно имя "СП" вызыва­ло у меня невероятную робость. Сейчас понимаю, что оп­рометчиво взялся за сценарий, в горячке после того, как "зарезали" "Гневное солнце палящее". И потом, это ведь был подарок самого Михал Ильича - возможно ли было отказаться?!

А после "Иду искать" была сделана большая двухсерийная картина "Укрощение огня". Молодой драматург, Даниил Храбровицкий, которого Ромм пригласил в свое время соавтором сценария фильма "Девять дней одного года", снимал "Укрощение огня" уже в качестве режиссера - на Байконуре: все помпезно, серьезно, масш­табно. А я показывал первичную стадию ракетостроения, самое его начало. Свой пускодром мы построили прямо во дворе студий: на железном столе укрепили "ракету", заправили ее не то керосином, не то бензином, подо­жгли - и "три, два, один, пуск!". Виталик объяснял все премудрости пиротехникам, они там колдовали, чтобы создать эффект запуска, чтобы было страшно. И действи­тельно получилось страшно: все горело, полыхало. Мы все бежали от этой установки впопыхах. Сохранились фотографии, на которых за нами поднимается огромное облако пламени.

Все было очень интересно, хотя хотелось бы, чтобы картина получилась более исторически точной и глубо­кой.

Когда я приступил к съемкам, меня позвал к себе Вла­димир Владимирович Корш-Саблин и сказал: "Игорь, я знаю, что во ВГИКе мало времени остается на монтаж, а он требует длительной практики, и именно в этой склееч- ной находится суть произведения, поэтому я тебе советую: ты был на картине у Ромма, пригласи с “Мосфильма” опытного режиссера по монтажу". А когда я проходил практику на "Девяти днях одного года", подружился с Евой Михайловной Ладыжинской, постоянным монтажером Михал Ильича, с которым у них в работе было такое еди­нение, что они монтировали тут же, в зале. Он смотрел и говорил: "Два кадра отрезать, два прибавить", а она ему: "А я тебе что говорила!".