Игорь Добролюбов - Осколки памяти

Невозможно представить себе, что величайшие (!) конструкторы, техники, самолетостроители, ракетостроители - все! - существовали и работали в лагерных ус­ловиях. Все по звонку. За баланду. Сейчас я жалею, что не расспрашивал, например, как их кормили, сколько раз в день, что давали на первое, на второе, как был устроен быт. Тогда мы об этом ничего не знали. Все было засекречено.

Сегодня я понимаю, что надо было просить у авто­ров в большей степени популярного, нежели научного изложения темы.

Съемки в Кремле

Картина снималась в трех городах: в Минске, Кали­нинграде и Москве.

В Калининград мы отправились за кадрами военных разрушений, которые там в то время еще сохранились. Поразительно, что в лежащем после войны в руинах Ке­нигсберге могила Канта осталась нетронутой. Рассказы­вали, что среди штурманов советских бомбардировщиков, бомбивших город, были некогда студенты философского факультета МГУ, они и уберегли могилу немецкого фи­лософа, сказавшего когда-то: "Есть только две вещи, ко­торым я не перестаю удивляться: звездное небо над голо­вой и моральный закон во мне".

А в Москве снимались сцены, связанные с Кремлем. В тот момент Кремль только-только открыли для посети­телей, и наша съемочная группа была первой, кого туда пустили. Обалдев от представившихся возможностей, я шибко хотел, чтобы с помощью какого-то одного мазка, одного штришка для всей страны, для всего мира было точно понятно, что это, между прочим, Кремль, и что со­бытия происходят в Москве.

Царь-колокол, Царь-пушка... Эти места люди зна­ли - ну, как не снять? Отсюда финал картины получил­ся "открыточным", за что я себя по сей день казню. Ведь все происходило-то совсем в других местах. Снимал торжественную часть их работы, а надо было лагерь снимать - как им там за "колючкой" работалось. Теперь понимаю, что в этом была моя промашка, художественный недостаток мой и, как следствие, картины. Мне, как дураку, было интересно, чтобы въехали черные "Волги" на площадь, затормозили так резко, чтобы дым пошел, чтобы наши герои вышли оттуда и решительным шагом направились не куда-нибудь, а прямо в Кремль... А все проще было. Не знаю, как, но было проще. Боже мой! И я все это показывал Михал Ильичу! Как он вытерпел?!

Одна радость - на картине я познакомился с Борисом Кузьмичом Новиковым, сыгравшим фотографа, кото­рый зазывал народ сняться у Царь-пушки. "Сфотографируйтесь! Старая вещь. Верняк. Теперь таких не делают", - убеждал он публику.

Кузьма Семенович Кресницкий, второй режиссер, великолепный опытный режиссер с ленинградской школой, учивший меня работать на площадке и слышавший от меня неизменную просьбу: "Кузя, умоляю, ну дай мне самому ошибиться!", рекомендовал мне Бориса Кузьми­ча, нашел, договорился. Я в Новикова влюбился сразу - раз и навсегда. А он, наверное, меня помнил, потому что, когда я пригласил его в "Белые росы", он сразу дал со­гласие. "Белые росы" была его вторая работа у меня. Сле­дующей стали "Осенние сны".

Кромешное дело

Снимал я в совершенном остолбенении. Агранов­ский и Анчаров знакомили меня с учеными, чтобы я мог пройти на эти самые синхрофазотроны и куда-то еще. Ученые беседовали со мной - но я ничего не понимал, за исключением того, что это были чрезвычайно интерес­ные люди, фантастические люди. К Сергею Павловичу Королеву (СП - так они его назвали между собой) все относились с огромным уважением, причем каждый и сам представлял собой совершенно определенную вели­чину в современной физике - это были настоящие уче­ные, и когда я попадал в их компанию, то просто немел, молчал, как соляной столб. Они дискутируют о чем-то, а я сижу и слушаю, - кромешное дело. Сижу с таким ли­цом, как будто меня снимают на паспорт. Я, прорабо­тав всю жизнь в кинематографе, попадая в фотоателье, чтобы сфотографироваться на паспорт, деревенею весь. И там, видно, так же выглядел. А они говорили обо всем, цитировали классику, читали стихи. Это были умнейшие, высокоэрудированные ребята, и феноменальная память, похоже, у каждого была.

А потом ближе с ними стал знакомиться, в гости приезжал - хорошие все парни, которые даже не могли открыто порадоваться, когда получали очередную госу­дарственную награду: засекреченные все, ничего не со­общалось, нигде не публиковалось, и данная процедура у них происходила потешно - наградили, а радости все­общей нет. Грустно.

- Ребята, - говорю, - у вас столько праздников! Один орден получил, другой - премию, кому-то "Героя" дали, еще что-то...