Елена Михайлик - Незаконная комета. Варлам Шаламов - опыт медленного чтения

Хронологически это утверждение содержит ошибку: Шаламов начал писать «Колымские рассказы» задолго до публикации «Одного дня Ивана Денисовича». Более того, ряд рассказов к тому времени уже был предложен вниманию редакции «Нового мира».

Одним из таких «просветителей» заявлен второй муж рассказчицы, врач Антон Вальтер, открывший ей не только мир медицины, но и мир религии.

Впервые на это родство обратила внимание Леона Токер, см.: Toker 1989: 196.

Зора Ганглевская вспоминает: «Когда к нам на Колыму прибыл тюремный этап… женщины принесли ее [Евгению Гинзбург] очень больную, истощенную. В жару. Принесли и сказали: „Лечите ее. Женя должна жить, обязательно должна. Она самая лучшая, самая талантливая. Она обо всем напишет“. Мы ее выходили» (см. воспоминания Ганглевской в: Гинзбург 1991: 694).

Когда Солженицын называет «мужичью чуму» самым тяжким преступлением Сталина и «нас с вами», это заключение не столько о природе лагерей, сколько о состоянии общества, сначала допустившего расправу, а потом забывшего о ней только потому, что от жертв не осталось письменных свидетельств. «Но мужики – народ бессловесный, бесписьменный, ни жалоб не написали, ни мемуаров. С ними и следователи по ночам не корпели, на них и протоколов не тратили – довольно и сельсоветского постановления. Пролился этот поток, всосался в вечную мерзлоту, и даже самые горячие умы о нем почти не вспоминают. Как если бы русскую совесть он даже и не поранил. А между тем не было у Сталина (и у нас с вами) преступления тяжелей» (1: 38).

Ведь даже к словарю Даля он обратился благодаря аресту. «В Загорске Солженицын впервые открыл для себя… настоящий русский язык. В читальне оказался словарь Даля в четырех томах издания 1863 года. „Читал предисловие – и весь попал под обаяние редкой по красоте, сочной, объемной, самобытной русской речи“. За Даля взялся как за серьезную науку – выписывая и конспектируя. Ему даже разрешили брать словарь из библиотеки в общежитие. „Работы там страшно много, но если я ее не сделаю сейчас, я ее никогда потом уже не сделаю“» (Сараскина 2008: 205–206).

Знаменитый призыв Солженицына «Жить не по лжи» вполне укладывается в эту схему.

Такое переосвоение моделей было достаточно характерным для послевоенного периода – как до, так и после оттепели. В аналогичной организации, причем также ставившей себе целью инфильтрацию в советские структуры и перестроение системы изнутри, состоял, например, Владимир Буковский. О практиках подполья «Молодой гвардии» как актуальных образцах для будущих диссидентов см.: Маркасова Е . «А вот практику мы знаем по героям Краснодона…» // Неприкосновенный запас. 2008. № 2.

Грибоедовское высказывание известно по воспоминаниям Д. А. Смирнова: Беседы в Обществе любителей российской словесности. 1868. Вып. 2. С. 20 (2-я пагинация). Интересно, что отсылка к Грибоедову несколько меняет смысл основного высказывания – с полного отказа от самой мысли о вооруженном восстании к готовности допустить при необходимости такое развитие событий: ведь «сотня прапорщиков», отчаявшись достичь своих целей мирным путем, сделала в конце концов ставку именно на оружие.

Соответственно, то, что для Гинзбург или Солженицына является предметом возмущения и свидетельством крайнего падения общества, например пытки на следствии, для персонажей «Черных камней» не предмет эмоциональной реакции, а привычная часть их реальности, один из ее технических параметров: «„А если будут пытать?“ – спросил Киселев. – „Потерпеть придется. Да и пытать вряд ли будут. Во всяком случае, пытать невыносимо, смертельно не будут…“» (Жигулин 1990: 45).

Само выражение «пятый угол» (как известно, «пятый угол» – это мера физического воздействия, при которой четыре лица, действуя предпочтительно ногами, заставляют объект искать безопасное место между ними, при том что на самом деле такого места нет) в объяснениях не нуждалось, комментария, с точки зрения Жигулина, требовало прилагательное «хороший». «Выражение „искать пятый угол“ Борису было известно. Но в сочетании со словом „хороший“ он слышал его впервые» (Жигулин 1990: 70).

«Даже в 1956 году не было поздно повторить карьеру генерала де Голля. Но для этого нужна была опора пошире и покрепче, чем моя семья тогдашняя, которая в трудный момент предала меня с потрохами, хотя отлично знала, что, осуждая, толкая меня в яму, она гибнет и сама» (5: 349).