Елена Михайлик - Незаконная комета. Варлам Шаламов - опыт медленного чтения

Это представление сохранилось и в современной Шаламову русской литературе. Так, например, в палитре символистов желтый цвет ассоциировался со смертью, предательством, дьявольщиной. (Cм. также встречающееся у М. Булгакова выражение «дело желтенькое» – Булгаков 2002: 443.)

Согласно М. Радвину, в литературе и искусстве позднего Средневековья широко бытовала легенда, что подлинным изобретателем пороха является дьявол, нашептавший эту идею Бертольду Шварцу (Rudwin 1970: 251).

Был же в Бутугычаге лагпункт «Вакханка».

Здесь предметом иронии становится уже Ницше.

Вспомним, что Варлам Шаламов был «органическим» атеистом и не верил в существование «загробного» ада.

В отличие от Солженицына Шаламов был совершенно не склонен считать революцию источником всех бед. В «Колымских рассказах» революция существует как нейтральный исторический факт.

Надо заметить, что Шаламов системно описывает лагерь в категориях цивилизационного и временн ого провала, периодически открытым текстом проговаривая, куда именно провалилась наблюдаемая им система и вследствие чего именно она там оказалась. «Да, Голубев принес эту кровавую жертву. Кусок мяса вырезан из его тела и брошен к ногам всемогущего бога лагерей. Чтобы умилостивить бога. Умилостивить или обмануть? Жизнь повторяет шекспировские сюжеты чаще, чем мы думаем. Разве леди Макбет, Ричард III, король Клавдий – только средневековая даль?» (1: 331).

Воинствующее безбожие в СССР за 15 лет: 1917–1932. М., 1932. С. 305–306. Цит. по: Слезин А. А. Тамбовский комсомол: грани истории. Т. 1 (1918–1945). Тамбов, 2008.

Валентинов Н. (Н. Вольский). Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина: годы работы в ВСНХ во время НЭП. Воспоминания. М., 1991. С. 147.

См.: Иванова 2006.

Цит. по: Блюм 2003: 327–328.

См.: Рязанская деревня в 1929–1930-х годах: Хроника головокружения / Сост. Л. Виола и др. М., 1998. С. 143.

Традиционно соответствие языка выражаемому сообщению в российском культурном ареале ценилось выше коммуникативной функции. «В этих и подобных свидетельствах звучит характерное убеждение, что невозможно прибегать к чуждым средствам выражения, оставаясь в пределах собственной идеологии: в частности, невозможно говорить на таком „неправославном“ языке, как татарский, воспринимаемый как средство выражения мусульманства, или латынь, воспринимаемый как средство выражения католичества, и оставаться при этом чистым в отношении православия» (Успенский 2002: 345).

См., например, борьбу с «натурализмом» (и отождествление его с «формализмом»).

Впоследствии честь обнаружения бесчестного пришлеца приписывали лично Сталину: «Сталину картина не понравилась. Он нашел среди складок Красного знамени, склоненного над Сталиным, Ворошиловым и Кагановичем, стоящими около гроба Кирова, скелет. Да, да настоящий скелет. Вот тут-то все и началось» (Великанов 1998: 403).

В рамках второго «языка» отъединенная голова на пищевом продукте по определению не означала ничего хорошего, в рамках первого – маркировка советского продукта заведомо отрицательным символом была враждебным пропагандистским выпадом. Таким образом, на стыке систем возникало неопределенное, но явно антисоветское сообщение.

Ватлин 2012: 149–150.

Блюм 2000: 239.

Кстати, Шаламов мог быть знаком с этим поверьем непосредственно, поскольку зафиксировано оно в его родной Вологодской губернии.