Хаим Бермант - Влиятельные семьи Англии [Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны]

«Невозможно оценить, скольким Институт Фробеля обязан мистеру Монтефиоре, – писал его директор. – Могло ли какое-либо иное образовательное учреждение долее сорока шести лет иметь такого друга, советчика и благодетеля, столь великого и человечного, как он? Всю жизнь института, все его развитие направляли и формировали его доброта, мудрость и щедрость».

Проживая в Колдисте возле Саутгемптона, он соприкасался с миссис Энни Йорк, дочерью сэра Энтони де Ротшильда, которая жила возле Саутгемптон-Уотер и была щедрой покровительницей Хартли-колледжа, предшественника Саутгемптонского университета. Она заинтересовала его делами колледжа, и со временем он вошел в его совет, а в 1913 году был избран президентом. Пост не оплачивался, но ни в коей мере не был номинальным, и в следующие двадцать пять лет его труд позволил колледжу пережить не один кризис и в конце концов приобрести международную репутацию среди университетов.

«…Он с головой погружался в жизнь колледжа, – писал историк Саутгемптонского университета, – невозможно переоценить важность той помощи, которую он оказал колледжу».

Монтефиоре, по-видимому, больше повезло в его светских делах, нежели религиозных, так как первые были куда менее неоднозначны, чем вторые.

Из его двух сестер старшая, Элис, вышла за Генри Лукаса, еврея с хорошими связями, но младшая, Шарлотта, обручилась с Льюисом Макивером, госслужащим в Индии и христианином. «Моя мать, – заметил Клод, – проявила большую непоследовательность, позволяя многим молодым христианам так часто и так много времени проводить у нас в доме». Евреи и христиане свободно общались в доме ее отца в Сент-Джонс-Лодже без всяких неподобающих последствий, но в первые десятилетия XIX века еврейское и нееврейское общество, несмотря на всю взаимную любезность, не проникали друг в друга. К концу же XIX века эта непроницаемость пошла на убыль. Ротшильды были в первых рядах, Монтефиоре последовали за ними. Религиозные убеждения стали не такими строгими, и главным сдерживающим фактом оставались родители. Для старой миссис Монтефиоре межрелигиозный брак был немыслим. Шарлотта не хотела венчаться в церкви и принимать христианство, а Макивер не возражал против того, чтобы пожениться в синагоге, но не собирался переходить в иудаизм. Они пришли к типично английскому компромиссу – согласию остаться при своих мнениях. Клод, как брат, взял на себя подготовку к свадьбе, но никак не мог найти в Англии ни единого раввина, который согласился бы освятить этот компромисс, и вместе с молодой парой обрыскал всю Европу, пока в каком-то немецком захолустье не отыскал раввина, готового поженить практикующую иудейку с открытым христианином.

Это действие противоречило всему еврейскому закону, и своя же Либеральная синагога Клода даже сегодня не потерпела бы такого брака. Он мог в какой-то мере утешаться мыслью, что в иудаизме религия матери определяет веру ребенка, но, скорее всего, все это дело казалось ему недостойным и мучительным. Доктор Джоуитт, директор Баллиол-колледжа, а теперь друг семьи, с другой стороны, пришел в восторг:

«Мой дорогой Монтефиоре!

Я счастлив слышать о свадьбе вашей сестры…

Думаю, это очень правильно, что стены различий между иудеями и христианами должны пасть. Разве они разделяли нас не достаточно долго? По идее они уже пали, ибо все умные люди соглашаются в том, что перед ликом Божьим нет различия ни в народе, ни в касте, ни в обрезании, ни в необрезании, а в качестве обычая они просуществуют еще долго, может статься всегда. Есть разные традиции, и было бы напрасным и непопулярным и невыполнимым трудом пытаться избавиться от разных обычаев, которые могут быть по-своему полезны. Но было бы неверно насильно ломать естественную привязанность ради того неизменного сохранения обычаев. Мне кажется, что еврейское общество в Англии слишком узко, чтобы евреи женились только в рамках своей общины, и что это принесло бы им большой вред, если бы такое правило было обязательным.»

Бракосочетания, которое миссис Монтефиоре не могла не считать подделкой, однако, хватило для того, чтобы примирить ее со свершившимся фактом, но едва она успела оправиться от этого потрясения, как последовало другое.

Клода попросили побеседовать с молодой выпускницей Гертон-колледжа, претендовавшей на место в одной из еврейских школ, и его настолько поразила ее квалификация, что он попросил ее руки. Это была Тереза Шорстейн, внучка польского раввина, в глазах миссис Монтефиоре женщина без положения и значения. Она была безутешна. Один сын погиб. Дочь вышла за иноверца, а теперь другой сын собрался жениться на женщине не своего круга. В его матери снобизм и религия так перемешались друг с другом, что трудно было сказать, где заканчивалось одно и начиналось другое. Он терпеливо выслушал ее протесты, но оставался непоколебим в своем выборе. У него, как часто говорили, было ангельское терпение. И оно ему требовалось. Брак в конце концов состоялся, но через три года его жена умерла при родах.