Хаим Бермант - Влиятельные семьи Англии [Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны]

Ребенок, которого назвали Леонард, выжил, но всю жизнь отличался слабым здоровьем.

Клод женился снова через тринадцать лет. Его вторая жена Флоренс Уорд была заместителем директора Гертон-колледжа и наставницей его первой жены. После смерти Терезы она несколько раз приезжала в Колдист, и между ней и Клодом завязалась тесная дружба. У них было много одинаковых интересов и совпадений во взглядах. Она не была еврейкой, но не была и убежденной христианкой, чтобы возражать против перехода в иудаизм. По словам Клода, «она была готова взять мой ярлык». Его мать, однако, не могла забыть о своем и не желала даже слышать об их браке. Клод не настаивал. Старушке было уже под восемьдесят, и она дышала на ладан; со временем их разногласия разрешатся сами собой. Однако прошло пять лет, прежде чем это случилось.

Вторая миссис Монтефиоре официально перешла в иудаизм, но понадобилось больше чем простое обращение, чтобы ей стало спокойно в широком кругу двоюродных и троюродных кузенов, дядьев и тетушек. Это была сдержанная, довольно замкнутая женщина даже в лучшие моменты, и ее строгость и замкнутость ничуть не уменьшались среди болтливой и шумной панибратской толпы Голдсмидов и Монтефиоре. Она все больше и больше времени проводила в Колдисте, и Клод жил практически по-холостяцки на Портман-сквер.

Он много путешествовал, и, как правило, без жены. Во многих поездках его спутником был преподобный У.П. Джей, англиканский священник. Старая миссис Монтефиоре сама когда-то выбрала его в компаньоны сыну, так как вечно волновалась за его здоровье и безопасность. «Вы же о нем позаботитесь, правда? – с такими словами она поручила заботу о Клоде преподобному. – Только он у меня и остался». Клоду тогда было уже за тридцать.

В каком-то смысле его путешествия были путешествиями в себя. Перемена обстановки, даже самая резкая, мало что значила для него. То, что можно увидеть и потрогать, не оказывало на него большого влияния, главным образом его возбуждали идеи и разговоры, и таким образом спутник был для него важнее самой поездки.

Леонард Монтефиоре унаследовал от отца и добрый характер, и потребность в добрых делах, и часть его мощного интеллекта. Он изучал историю в Баллиол-колледже, но не получил никакой профессиональной подготовки. Он тратил время на заседания сменявших друг друга советов, то в Институте Фробеля, то в Совете попечителей, то в каком-нибудь клубе для юношества, то в Западнолондонской синагоге, то в Ассоциации английских евреев. Им не было числа, и все они беспощадно требовали времени. Леонард везде бывал, всем давал деньги и советы. Он помог прочно поставить на ноги Библиотеку Винера, которая теперь входит в Институт современной истории. Он самым активным образом участвовал в работе срочно созданного Центральном британском фонде помощи жертвам нацизма. Он помог переправить из Германии множество детей и буквально десятками брал их под свою личную опеку. Если он соглашался на какой-то пост, то не ради того, чтобы просто украсить своим именем шапку бланка или пожертвовать пару гиней; нет, он до такой степени вникал в организацию каждодневных дел, что чуть ли не становился навязчивым.

Ему был чужд религиозный радикализм отца. Он был скорее активным прихожанином Реформированной синагоги, нежели Либеральной, чем-то вроде несостоявшегося священнослужителя и любил, когда выдавался случай, проводить службы в Западнолондонской синагоге.

Как и его отец, он был ведущим членом Еврейского колонизационного общества, как и он, противником сионизма, но, в отличие от него, все же посетил государство сионистов и увидел его достижения собственными глазами. Увиденное заставило его признать, что «действительность доказала ложность многих страхов и, подозреваю, некоторых надежд как сионистов, так и их оппонентов. Любой еврей, побывавший в государстве Израиль, невзирая ни на какие прошлые предубеждения, чувствует, как его охватывает восхищение при мысли о том, какой труд и самопожертвование вложены в создание нового государства». В других отношениях он был несколько отстранен от реалий жизни и признавал это. Он, по его собственным словам, был пережитком ушедшей эпохи, когда «малочисленная община довольствовалась тем, что ее институтами управляла группа людей, в большинстве своем состоявших в родстве друг с другом… Должен признаться, что каждый раз, как я еду в Воберн-Хаус [Уайтхолл английских евреев] и вхожу в двери Еврейского музея, я ловлю себя на мысли, не там ли мне самое место».