Хаим Бермант - Влиятельные семьи Англии [Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны]

По некоторым базовым вопросам он был един с ортодоксами. Бог для него был единственным и единым «правителем и вседержителем, единым верховным духом, который есть источник всех духов и всей духовной жизни». Он верил, что «души или духи людские не полностью растворяются или уничтожаются после смерти». Он верил также в «миссию Израиля».

Разногласия касались Откровения и авторитета, и эти вопросы связаны между собой. Ортодоксальные иудеи верят, или должны верить, что Библия и Талмуд вмещают Божью волю, что раввины являются истолкователями этой воли и что вследствие этого их авторитет абсолютен.

Монтефиоре отвергал первую часть этого убеждения и потому не мог принять вторую: «Мы не признаем обязательного авторитета, стоящего между нами и Богом, будь то человека или книги, церкви или кодекса, традиции или ритуала… Мы не должны признавать ничего из того, что не кажется нам правильным. Авторитет Книги, насколько она им обладает, состоит в ее ценности, и насколько она ценна, настолько и авторитетна. Книга верна не потому, что она от Бога; она от Бога настолько, насколько она верна».

Иными словами, ортодоксальные иудеи принимали Библию, считая ее всецело истинной, поскольку она всецело от Бога. Монтефиоре, с другой стороны, верил, что она вроде подпорченного яйца – хороша только в отдельных местах, и как таковая может быть лишь частично боговдохновенной. Он оставлял за собою право быть эклектиком, выбирать святое из не столь святого или откровенно нечестивого. Так, например, читая «И Бог истребил Амалека», он не мог примирить это со своей верой в Бога как источник добра и любви. Вместо того чтобы руководствоваться Писанием и его толкованиями, он признавал его лишь там, где оно совпадало с его собственными представлениями о том, что хорошо, а что плохо.

«Мы не отрицаем, – писал он, – что наше вольное отношение к Книге и Закону влечет за собой многие трудности для нас. Но мы должны принять их с терпением как условие нашей свободы».

Чем шире Клод распространял свои взгляды, тем больше от него отходило членов союза из числа традиционалистов, пока в нем не осталось ядро из реформаторов. Таким образом вопреки намерениями самого Монтефиоре возникла новая секта во главе с ним как пророком.

Им требовался свой раввин, но в Англии не нашлось никого, чьи убеждения укладывались бы в принципы Монтефиоре, и он поехал искать такого в Америку. Он провел там больше месяца, побывал на конференции американских реформированных раввинов, посетил реформистские храмы в Нью-Йорке, Чикаго, Питтсбурге, Филадельфии и Цинциннати. В конце концов его выбор пал на рабби Израэля Маттука, и под «тремя М» – Монтефиоре, Монтегю и Маттук – появилась Либеральная еврейская синагога, стала процветать и расти, и сегодня, примерно через шестьдесят лет после ее основания, у нее около 12 тысяч членов.

Соломон Шехтер был разочарован тем, в какую сторону пошел его ученик и покровитель. «Все это означает, – писал он, – не либеральный иудаизм, а либеральное христианство». В самом деле, в убеждениях Клода не было ничего такого, что могло бы покоробить унитарианина, а в унитарианстве ничего такого, что покоробило бы кого-то из его единомышленников. Монтефиоре не признавал божественности Иисуса, но и не отвергал его как ложного мессию, но, напротив, видел в нем одного из главных, может быть, даже самого главного пророка, всеобщего Исаию.

Главный импульс его группы состоял не столько в теологии, сколько в той важности, которую она придавала духу, а не букве иудаизма и социальному действию как форме обрядности.

Также евреи для нее были англичанами, немцами или американцами, то есть гражданами Моисеева вероисповедания, а не членами более широкой общности. Поэтому, когда в Англии начал распространяться сионизм, Монтефиоре бросился на борьбу с ним со всей яростью понтифика, борющегося с ересью.

Слово «еврей», заявлял он, означает не национальность, а религию. «Мы хотим быть англичанами или итальянцами по национальности, евреями по религии. Мы хотим быть евреями в старом смысле – который вкладывали в это слова наши деды, „подданные его величества, исповедующие еврейскую религию“, а не в новом смысле национальности».

Но если отвлечься от теорий, он считал, что еврейское государство непременно ухудшит положение евреев, живущих за его пределами: «Неестественно и лицемерно давать антисемитам право говорить: теперь у евреев есть своя страна и свое государство. Пускай они все и убираются туда. Давайте четко покажем, где им самое место: в Азии, а не в Европе, среди их народа, а не среди нашего… Наконец-то, будут говорить, евреи показали свое истинное лицо. Мы, антисемиты, всегда знали и всегда говорили, что их мнимое желание быть итальянцами, русскими или румынами и так далее – простое притворство. Они признали себя чужаками, которые хотят жить по-своему, своей национальностью. Давайте все будем поменьше слушать немногих еще остающихся лицемеров, которые подхалимствуют перед нами и хнычут про свой патриотизм… Давайте сделаем их положение настолько невыносимым, насколько возможно, чтобы их новый еврейский дом в Палестине заполнился как можно скорей».