Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

Чей-то голос крикнул: «Браво!» Раздались аплодисменты, от взрыва которых, казалось, улетят полотнища палатки.

Концерт продолжался допоздна. Максим Дормидонтович готовился уже к исполнению заключительной песни, как вдруг все смешалось. Михайлов и потом не мог вспомнить, с чего это началось. Внезапный вихрь сорвал полотняные стены, опрокинул фонари и его самого бросил куда-то в сторону, прямо в плотную массу людей. Тут же его подхватили чьи-то руки. Потом он услышал голос баяниста.

Вскоре все успокоилось. Осенний воздух быстро освежил Максима Дормидонтовича, и он зашагал вместе с солдатами, расходившимися с концерта по своим местам.

— Это он опять в госпиталь метил, да не попал, чертов сын, — мрачно проговорил пожилой солдат, изредка освещавший дорогу маленьким фонариком.

— Ничего, завтра мы ему сдачи дадим, — усмехнулся его товарищ, посматривая на небо.

В воздухе гудели самолеты. Максим Дормидонтович почувствовал смертельную усталость, и ему захотелось спать. Дойдя до своей палатки, он с трудом стащил ботинки и повалился на койку, не успев раздеться.

На другой день, возвращаясь после обеда, Максим Дормидонтович проходил мимо госпиталя. Навстречу ему два санитара несли кого-то на носилках. Когда поравнялись, Максим Дормидонтович узнал молодого офицера-танкиста. Ему уже не нужен был госпиталь.

— Когда же это его?

— Нынче, — ответил санитар, — один с тремя танками схлестнулся.

Максим Дормидонтович не мог дальше идти. Он долго стоял на дороге под мелким дождем. Ему все представлялось лицо танкиста и казалось, что это его сына только что пронесли мимо него.

Какой ужас! Какой бессмысленный ужас — война! Когда, наконец, поймут это люди? Когда?!.

Максиму Дормидонтовичу сообщили, что в Москве собираются возобновить спектакль «Иван Сусанин». Это было и радостно, и до некоторой степени печалило: придется в скором времени покинуть фронтовых друзей.

К прощальному концерту он готовился с большим волнением. Коротким словом ему хотелось выразить свои переживания. Но все слова казались недостаточными. Песня — другое дело:

Он пел всем сердцем каждое слово песни.

С большой теплотой воины выражали благодарность артистам. Они говорили о радости, доставленной им в необычно тяжелой фронтовой обстановке.

Командование наградило Максима Дормидонтовича Михайлова именным пистолетом и грамотой, а также отметило работу бригады специальным приказом.

В первый же день возвращения в Москву Максима Дормидонтовича потянуло на Красную площадь. Декабрьский ветер бушевал над настороженным городом и морозил сухим дыханием, подметал и без того чистые камни площади. К Мавзолею с великим именем, высеченным на граните, принес Михайлов молчаливый отчет раненого Вани-летчика, погибшего офицера-танкиста и многих других, которые, прощаясь, словно давали наказ побывать на Красной площади и рассказать у подножья Мавзолея о бессмертных подвигах советских бойцов.

Подойдя к Мавзолею, Максим Дормидонтович снял шапку и склонил голову.

В предутреннем безмолвии гулко прозвучал бой часов Кремлевской башни, предвещая час возмездия врагам и час победы советским людям!..

Максим Дормидонтович быстро включился в жизнь города. Начались выступления в спектаклях, концерты в госпиталях, воинских частях, на фабриках и заводах. Он выступал сам и организовывал множество концертов в фонд обороны. Громадная работа шла неутомимо и на большом подъеме. Теперь уже этот бурный темп жизни каждый день подогревался радостными вестями с фронтов. Советские воины, перейдя в наступление, теснили фашистских захватчиков и освобождали один за другим родные города.

Уже много месяцев в Москве отменена светомаскировка, небо столицы стало недосягаемым для фашистских стервятников. Хотя напряженные бои на фронте еще продолжаются, свет на улицах и в домах создает праздничную обстановку. Возвращаясь поздно вечером, москвичи останавливались перед каким-нибудь ярко освещенным домом, испытывая от одного этого зрелища большую радость.

После разгрома гитлеровцев под Волгоградом ощущение близкой победы стало еще явственней. На «полководческой» карте Михайлова красные флажки переместились уже кое-где за пределы родной земли: в Румынию, Польшу, оставив далеко в тылу страшный след, обозначавший последний рубеж сопротивления Советской Армии.