Орбел Татевосян - Третья диктатура. «Явка с повинной» (сборник)

© Татевосян О. Г., 2015.

© ПРОБЕЛ-2000, 2015.

Родился в 1939-м. По версии своей матери – 1 августа. По версии отца – 31 июля. По версии ЗАГСа (дед регистрировал в сельсовете) – 10 сентября. Сам склоняюсь к версии матери, так как у нее сохранилась даже справка роддома от первого августа. Вот и отмечаю всю жизнь день рождения, гордый сознанием, что родился под знаком Льва, как какой-нибудь Наполеон Бонапарт. Тот, правда, давно уже отравлен бритами. Очень давно. Но люди помнят! А это так соблазнительно…

Обо всем остальном относительно автора и его жизни – в самой этой книге (см. ее второе название – «Явка с повинной»).

Что наша жизнь? Игра! Жизнь – это борьба за существование. В жизни есть место подвигу. Что за роман – моя жизнь! Я разве слажу? Уж лучше – сразу! В этой жизни умирать не ново…

Уверен, мой читатель уже и авторов этих мнений расставил по местам. А и в самом деле – что есть жизнь отдельно взятого человека? Более конкретно: как она корреспондируется со своим временем, с современниками, с миром в целом, в конце концов? Мы же стадные, живем социумами, так? Село, поселок, городок, город, мегаполис… Как ладим между собой? Ну, сексуальное не берем в счет. Это чисто животное влечение, у каждого самца или самки оно свое. Можно, конечно, типизировать, сгруппировать по схожим признакам, ранжировать по физиологии… А с интеллектом-то как? Мы же сами себя называем сапиенс – разумные. Мера есть хоть какая-нибудь? IQ? Фи, какой примитив. Я давеча провел тест у пары десятков интеллектуалов (с высшим образованием, кое-кто даже с техническим!): что такое тангенс? Только двое из двадцати сказали: тригонометрическая функция. Какая именно – ни один! Не знаю, имеет ли программа средней школы интеллектуальную ценность. А нет, так на хрена детей мордовать? Отмените, и дело с концом. Разве же не очевидный факт: все увеличивающийся объем знаний человечества все дальше углубляет пропасть между специалистом и дилетантом, знающими и обывателями. Все знать и все понять никому не дано. Одинаково на вещи смотреть даже у отца с сыном редко получается.

Обычно пишут о выдающихся. Как бы – эталон, делать жизнь с кого. Редко (и то только в художественной прозе, то есть в выдумках) – об ординарных. И уж если журналисты берутся сами себя пропагандировать, так только самое лучшее выставляется, достижения. А жизнь так многогранна, так изменчива… Может, описание ее без приукрашивания, самоедское, что называется, больше пищи даст для понимания эпохи, народа, страны?

Вообще-то я писал эти очерки для своих родных. Писал честно, как я ее, честность, понимаю. Пропагандировать себя, пиарить поздновато, четверть века, как отошел от активной журналистской деятельности. Но тут близкие уж больно насели на меня: пиши да пиши, нам интересно. Написав пару очерков, стал склоняться к мысли, что все это может оказаться интересным целому поколению и 21-го века. Вспомнил, как бабушка закадычной (еще со школы!) подруги Натальи (моей жены в последние сорок лет жизни) дала почитать свои бесхитростные записи, и то огромное впечатление, что они на меня произвели. Несколько лет провела она в сталинских лагерях для ЧСИР (непосвященным расшифрую: член семьи изменника родины). Из того непрофессионального рассказа почерпнул об эпохе куда больше, чем из кучи исторических источников. Она не «писатель», конечно, как мать Василия Аксенова Евгения Гинзбург (ее «Крутой маршрут» знаменит во всем мире, пьеса по этой повести была поставлена в московском «Современнике»), всего лишь медсестра (но весьма высокого «калибра», у знаменитого нейрохирурга Бурденко была операционной сестрой). И муж ее – никакой не изменник родины, а начальник Главного артиллерийского управления РККА (это, надеюсь, пока не нуждается в расшифровке?). «Полагалось» расстреливать военных, вот руками того карлика-гомика и осуществили (потом и самого Ежова расстреляли, слишком много знал, вероятно). А чтобы семьи расстрелянных не путались в ногах – в ссылки и лагеря. Обо всем этом бабушка Маши и написала от нечего делать, сидя долгими зимними вечерами у печи на даче в Мамонтовке. То не графомания, а крик души: «Вот что ты, милый, сделал мне…».

Бог миловал – в лагерях сидеть не доводилось мне.