Давид Розенсон - Бабель - человек и парадокс

Это книга — результат любви. Многие спрашивали меня, почему я решил написать ее. Мои коллеги хотели знать, для чего я добровольно отказался от сна, ночами работая над этой рукописью. Моя семья, которая всегда являлась моей главной опорой в жизни, тоже пыталась понять причины. И хотя я удовлетворил их любопытство, все же от истинного ответа уклонился. Почему? Все просто: в то время, когда я осознал, что не смогу писать так же мощно, как Бабель, его личность, мудрость, тяга к жизни и его молчание в те трудные годы еще с детских лет привлекли мое внимание.

Возможно, мой интерес к Бабелю связан с детскими воспоминаниями о квартире моего деда в центре Ленинграда и о фотографии Бабеля, которую он прятал в ящике комода около кушетки. Помню, над ней висел большой шерстяной ковер с изображением двух сражающихся казаков, который согревал и стену, и меня. На фото Бабель сидел, поджав под себя ноги, и смотрел в сторону, при этом на его лице играла озорная улыбка. Он улыбался самому себе, окружающему миру и, быть может, читателям своих произведений. Был еще один снимок, обнаруженный мной годы спустя: фото из его досье после его ареста.

И, разумеется, сила прозы Бабеля, его рассказы, которые я прочел, а затем перечитывал снова и снова, уже не отпускали меня.

Я очень хорошо помню эту ленинградскую квартиру, и как я лежал на кушетке в крошечной кухне под древними деревянными настенными часами, которые перевезли из Рогачева, где родился мой дед. Тиканье старых настенных часов пугало, очаровывало и волновало меня, заставляя бежать к окну и вглядываться в темную ленинградскую ночь. Я открывал окно, впускал холодный зимний ветер, и мое воображение разыгрывалось. Когда занимался рассвет, я бежал в соседнюю комнату, будил деда и слушал, как он читает отрывки из произведений великих мастеров. Таким было мое детство, и Бабель всегда оставался нераскрытой тайной для меня. Я был юн, и он увлек меня, чтобы никогда больше не отпустить.

Позже, когда я читал воспоминания Паустовского о Бабеле, о его жизни и борьбе, мне казалось, будто сам Бабель разговаривал со мной — это чувство было очень личным и одновременно преобразующим.

Бабель был непростым человеком — так, не стоит недооценивать его страстное служение своему делу, равно как и его желание понять этот непростой мир. Его личность сложна, многогранна, и мне хотелось понять его, найти ответы на свои вопросы.

В частности, меня интересовало творческое молчание Бабеля в определенный период. Тем не менее меня не покидало желание приблизиться к истине, дабы понять бушевавшие в нем страсти, его беду, славу, падение, воскрешение и любовь, которую он питал к своей семье, близким друзьям и своему народу.

Как отмечает Григорий Фрейдин, Бабель до сих пор остается загадкой. Даже слегка приоткрыть завесу тайны, окутывавшую жизнь этого человека, оказалось делом нелегким; мои друзья и коллеги предупредили меня, что всех, кто пытался сделать это, Бабель ставил в тупик, заставляя тратить годы на исследования. А в результате их рукописи заполняли пыльные ящики без надежды когда-либо увидеть свет.

Сложность этой задачи и натолкнула меня на мысль заняться исследованием личности Бабеля. Более того, те же коллеги и друзья постоянно призывали меня не бросать мои исследования, несмотря на многие препятствия, которые, возможно, сам Бабель и расставил на моем пути.

Хотя я понимаю, что полностью раскрыть тайну Бабеля почти невозможно, я все же надеюсь, что читатель найдет интересными и книгу, и идеи, изложенные в ней. Когда я вспоминаю все места и города, где я работал над книгой, — моя любовь и, если угодно, одержимость Исааком Бабелем и русской литературой по-прежнему не покидают меня. И у меня есть стойкое ощущение, что Бабель не отпустит никого, кто заинтересовался его судьбой, равно как не оставлю его я.