Причем антиеврейские настроения и резню по-прежнему провоцировал кровавый навет. Дело Менахема-Мендла Бейлиса, украинского еврея, отставного солдата, приказчика на кирпичном заводе Зайцева в Киеве, послужило основанием для чудовищных обвинений, выдвигаемых против евреев. В 1911 году Бейлиса обвинили в ритуальном убийстве тринадцатилетнего украинского мальчика, пропавшего по дороге в школу. В ожидании суда Бейлис два года просидел в тюрьме, а российские газеты между тем развернули яростную антисемитскую кампанию, обвиняя евреев в ритуальных убийствах христианских детей. Максим Горький, Александр Блок и многие другие опровергали эту ложь, западная пресса регулярно критиковала антисемитскую политику Российской империи, однако Бейлис вышел на свободу, лишь когда были дискредитированы главные свидетели и дело совершенно развалилось. Бейлиса полностью оправдали, но раны «дела Бейлиса» так и не затянулись, и в городах и деревнях по всей империи по-прежнему лилась еврейская кровь.
В таком ландшафте еврейской жизни родился Исаак Бабель. Его семья ассимилировалась, он впитывал с детства русскую и западную культуру, учил французский и немецкий, и, если верить его словам, первые рассказы написал по-французски. В то же время он не мог не видеть ужасов жестоких погромов и антиеврейского законодательства, хоть они и не коснулись непосредственно его семьи (во всяком случае, документальных подтверждений тому нет). Как было отмечено выше, в «Истории моей голубятни» и «Первой любви» описано убийство его родственника, а также казаки, грабящие лавку, которая напоминает лавку отца Бабеля. В «Первой любви» он говорит, что семья не пострадала. Поскольку в своих работах Бабель смешивал факты с вымыслом, трудно сказать, какая из версий истинна, но не приходится сомневаться в том, что погромы сильно повлияли на семью, даже если члены семьи не пострадали лично.
Несмотря на рождение в ассимилированной семье, Бабель полагал себя частью своего народа, и его духовные искания касались традиций и обычаев его веры. Из-за процентной нормы, ограничивающей поступление евреев в высшие учебные заведения, Бабель не мог поступить в университет в Одессе и уехал в Киев, где в 1911 году поступил в Киевский институт финансов и предпринимательства (он окончил его в 1917-м). Как мы знаем, Бабель жил в городе в период дела Бейлиса — еще одно обстоятельство, которое вряд ли избежало внимания любознательного юноши. В 1913 году он опубликовал свой первый рассказ «Старый Шлойме» — о старом еврее, который покончил с собой, чтобы не отказываться от религии отцов.
Бегство с Молдаванки
В рассказах Бабель зачастую мифологизирует свою биографию, но вот что он сам пишет о своей юности: «Родился в 1894 году в Одессе, на Молдаванке, сын торговца-еврея. По настоянию отца изучал до шестнадцати лет еврейский язык, Библию, Талмуд. Дома жилось трудно, потому что с утра до ночи заставляли заниматься множеством наук. Отдыхал я в школе. Школа моя называлась Одесское коммерческое имени императора Николая I училище. Там обучались сыновья иностранных купцов, дети еврейских маклеров, сановитые поляки, старообрядцы и много великовозрастных бильярдистов. На переменах мы уходили, бывало, в порт на эстакаду, или в греческие кофейни играть на бильярде, или на Молдаванку пить в погребах дешевое бессарабское вино. Школа эта незабываема для меня еще и потому, что учителем французского языка был там monsieur Вадон. Он был бретонец и обладал литературным дарованием, как все французы. Он обучил меня своему языку, я затвердил с ним французских классиков… и с пятнадцати лет начал писать рассказы на французском языке. Я писал их два года, но потом бросил: пейзане и всякие авторские размышления выходили у меня бесцветно, только диалог удавался мне».
«Он обучил меня своему языку», — пишет Бабель, с детства погруженный в многоязычную культурную среду, с юности испытавший влияние французского языка и, главным образом, Ги де Мопассана, который был для него одним из главных писателей и чьего уровня Бабель стремился достичь.
Бабель гордится тем, что с юных лет был обращен к миру, но подчеркивает свое еврейское воспитание. Симон Маркиш вспоминал, что, хоть Бабель и не соблюдал религиозных еврейских традиций, они всегда оставались неотъемлемой частью его натуры. Потомок евреев с Молдаванки, сын торговца, заставлявшего сына учить еврейскую науку, Бабель признается, что навязанное родителями домашнее обучение его утомляло, школу он воспринимал как отдых и более всего восхищался учителем французского, далеким от всего еврейского человеком. Месье Вадон познакомил его с французской литературой, чем, по сути, выдернул из анклава на Молдаванке, из Библии, Талмуда, вытолкнул в мир писателей, которыми — особенно Мопассаном — Бабель научился восторгаться.
Читать дальше