Исаак Бабель - Воспоминания о Бабеле

ВОСПОМИНАНИЯ О БАБЕЛЕ

СОДЕРЖАНИЕ

Ф. Искандер. Могучее веселье Бабеля

Лев Славин. Фермент долговечности

Константин Паустовский. Рассказы о Бабеле

Илья Эренбург. Бабель был поэтом...

С. Гехт. У стены Страстного монастыря в летний день 1924 года

Валентина Ходасевич. Каким я его видела

О. Савич. Два устных рассказа Бабеля

Ф. Левин. Первое впечатление

Г. Мунблит. Из воспоминаний

Сергей Бондарин. Прикосновение к человеку

В. Финк. Я многим ему обязан

М. Макотинский. Умение слушать

Т. Иванова. Работать "по правилам искусства"

Лев Никулин. Исаак Бабель

A. Нюренберг. Встречи с Бабелем

Кирилл Левин. Из давних встреч

Т. Стах. Каким я помню Бабеля

Михаил Зорин. Чистый лист бумаги

Владимир Канторович. Бабель рассказывает о Бетале Калмыкове

Леонид Утесов. Мы родились по соседству

Виктор Шкловский. Человек со спокойным голосом

Г. Марков. Урок мастера

B. П. Полонский. Из дневника 1931 года

Л. Боровой. Подарок

M. H. Берков. Мы были знакомы с детства

Савва Голованивский. Великий одессит

Татьяна Тэсс. Встречи с Бабелем

А. Н. Пирожкова. Годы, прошедшие рядом (1932-1939)

"В трудах..." Из писем И. Э. Бабеля разных лет

C. Поварцов. "Мир, видимый через человека". К творческой биографии И. Бабеля

МОГУЧЕЕ ВЕСЕЛЬЕ БАБЕЛЯ

Лет в тридцать, уже будучи членом Союза писателей, я впервые прочел Бабеля. Его только-только издали после реабилитации. Я, конечно, знал, что был такой писатель из Одессы, но ни строчки не читал.

Как сейчас помню, я присел с его книгой на крылечке нашего сухумского дома, открыл ее и был ослеплен ее стилистическим блеском. После этого еще несколько месяцев я не только сам читал и перечитывал его рассказы, но и старался одарить ими всех своих знакомых, при этом чаще всего в собственном исполнении. Некоторых это пугало, иные из моих приятелей, как только я брался за книгу, пытались улизнуть, но я их водворял на место, и потом они мне были благодарны или были вынуждены делать вид, что благодарны, потому что я старался изо всех сил.

Я чувствовал, что это прекрасная литература, но не понимал, почему и как проза становится поэзией высокого класса. Я тогда писал только стихи и советы некоторых моих литературных друзей попробовать себя в прозе воспринимал как тайное оскорбление. Разумеется, умом я понимал, что всякая хорошая литература поэтична. Во всяком случае - должна быть. Но поэтичность Бабеля была очевидна и в более прямом смысле этого слова. В каком? Сжатость - сразу быка за рога. Самодостаточность фразы, невиданное до него многообразие человеческого состояния на единицу литературной площади. Фразы Бабеля можно цитировать бесконечно, как строчки поэта. Сейчас я думаю, что пружина его вдохновенных ритмов затянута слишком туго, он сразу берет слишком высокий тон, что затрудняет эффект нарастания напряжения, но тогда я этого не замечал. Одним словом, меня покорило его полнокровное черноморское веселье в почти неизменном сочетании с библейской печалью.

"Конармия" потрясла меня первозданной подлинностью революционного пафоса в сочетании с невероятной точностью и парадоксальностью мышления каждого красноармейца. Но мышление это, как и в "Тихом Доне", передается только через жест, слово, действие. Кстати, эти вещи близки между собой и какой-то общей эпической напевностью стремительного повествования.

Читая "Конармию", понимаешь, что стихия революции никем не навязана. Она вызрела внутри народа как мечта о возмездии и обновлении всей российской жизни. Но та яростная решительность, с которой герои "Конармии" идут на смерть, но так же, не задумываясь, готовы рубить с плеча каждого, кто враг или в данное мгновенье кажется таковым, вдруг приоткрывает через авторскую иронию и горечь возможности грядущих трагических ошибок.

Способен ли прекрасный, размашистый Дон Кихот революции после ее победы преобразиться в мудрого созидателя, и не покажется ли ему, столь доверчивому и простодушному, в новых условиях, в борьбе с новыми трудностями, гораздо понятнее и ближе знакомый приказ: "Рубить!"?

И эта тревога, как далекая музыкальная тема, нет-нет да и всколыхнется в "Конармии".

Один умный критик как-то в разговоре со мной выразил сомнение по поводу одесских рассказов Бабеля: можно ли воспевать бандитов?

Вопрос, конечно, не простой. Тем не менее литературная победа этих рассказов очевидна. Все дело в условиях игры, которые перед нами ставит художник. В том световом луче, которым Бабель высветил дореволюционную жизнь Одессы, у нас нет выбора: или Беня Крик - или городовой, или богач Тартаковский - или Беня Крик. Тут, мне кажется, тот же принцип, что и в народных песнях, воспевающих разбойников: идеализация орудия возмездия за несправедливость жизни.