Евмен Доломан: На безымянной высоте

Червяков снимает очки в металлической оправе, протирает платочком, часто моргая красноватыми, воспаленными веками. Надев очки, вытягивает шею, оглядывается, отыскивая кого-то в толпе.

Где-то в центре поляны вздохнул баян. Сперва несмело, будто ему что-то мешало, а потом разошелся. И над людским гомоном, над шелестом берез широко и привольно полилась знакомая еще с довоенных лет мелодия о трех танкистах, трех веселых друзьях. Ее любили, да и лучшей песни о танкистах не было.

Лейтенант Байрачный, услышав баян, стал проталкиваться к центру поляны. Когда его невысокая фигура затерялась в толпе, старшина Марченко сказал Червякову-старшему с усмешкой:

— С вашим командиром — и море по колено.

— Какой командир, такие и бойцы, — шутя ответил тот. Увидев кого-то невдалеке, махнул широкой корявой рукой. Оглядываюсь: Володя Червяков от пулеметчиков идет к нам.

А баян уже играет веселую польку. Нам видны лишь головы танцующих в тесном кругу.

— Письмо получил из дома, от Натальи, — хвалится Червяков-старший. — Да в нем больше к сыну, чем ко мне. Пусть бы почитал.

Я следом за Марченко продвигаюсь к кругу. Баян — теперь мечтательно и свободно — расплескивает вальс «Амурские волны», катит их над поляной, над пилотками и шлемами к суровым, задумчивым елкам, к веселым белоствольным березам. Мария почему-то не танцует. Мария стоит в первом ряду зрителей, совсем недалеко от меня. Но возле нее — Грищенко. Сегодня мне почему-то больше, чем когда-либо, хочется с ней поговорить. Я еще не знаю, о чем бы мы говорили. Да это и не имеет значения. А может, мы ни о чем не говорили бы вообще. Взял бы ее маленькие пальцы в свою ладонь, и шли бы мы вот так плечом к плечу сквозь чащу леса, через опушку, в открытое зеленое поле…

Мария заметила меня, кивает головой, хоть мы сегодня уже здоровались. Ну и на этом спасибо, думаю. Грищенко, чуть наклонившись к ней, что-то шепчет. Мария покачивает головой. Это меня немного утешает. Я не знаю, о чем они говорят, но то, что она не соглашается, меня радует. Значит, не все у них ладится. Может, я напрасно потерял надежду. Просто мне не хватает смелости и настойчивости. А взять бы сейчас и пригласить ее на танец. Пройти круг-два на глазах у всех, а потом… уйти с ней далеко-далеко. Чтоб никто не помешал объясниться. И все бы выяснилось… А что, собственно, выяснять? То, что она мне нравится? Это и так понятно. Нравлюсь ли я ей? Если бы нравился, не стояла бы сейчас с этим балагуром Грищенко…

Делаю шаг, второй. Но «Амурские волны» затихают. Круг становится еще теснее. Баянист тем временем расправляет под ремнем баяна погон с сержантскими лычками. Склоняет голову в черном шлеме над белой россыпью пуговиц, пробегает по ним загрубелыми, но такими уверенными, послушными пальцами. И звенит, поет огненная, задорная частушка, под которую и танцевать, и петь — помереть не страшно!

Играют улыбки на лицах, кто-то мягко стучит сапогами, но в кругу пусто. Да вот, тараня живую стену, в круг вырывается рыжеволосый, веснушчатый сержант Чопик. Он, выбивая дробь каблуками, широко раскинув руки, обходит круг. Темп музыки нарастает, и Чопик уже им живет. Каждое движение его пружинистого, легкого тела сливается с ритмом. И уже кажется, что не сержант пляшет под баян, а баян подстраивается под него. Из-под пилотки, сдвинутой набекрень, выбиваются рыжеватые вихры, будто яркое пламя. Щеки разрумянились, и веснушки на них гаснут, как на порозовевшем небе звезды.

Кто хлопает в ладоши, кто подсвистывает, а Чопик невысоким, но чистым тенором запел:

Мария смеется, качает головой. А пляска продолжается. К Чопику присоединяется черный и вертлявый, будто жук, Байрачный. Лихо бьет ладонями по начищенным хромовым сапогам, потом приближается к пулеметчице Капитолине Шмелевой. Сделав рукой широкий жест, с поклоном приглашает ее на танец. Пулеметчица немного смущенно пожимает щупленькими плечами. Байрачный поклонился еще раз. Девушка делает первые два-три шага несмело, будто нащупывает дорожку, а потом, кружась вихрем, обходит весь круг. Затем, остановись в центре, начинает легко, грациозно выплясывать частый перебор. Собранная в тугой комок, пружинистая, легкая, она, кажется, танцует безо всякого усилия. Зажав в пальцах синюю юбку, слегка поднимает ее до колен. И, не сбавляя темпа, запевает будто в ответ Чопику: