Евмен Доломан - На безымянной высоте

— Боюсь, что об такого голубя не один ястреб свой клюв сломает…

— То ты, Стародуб, не все видишь, не все знаешь… Он — крутой дядька. Может так скрутить, что завоешь… Ты, наверное, заметил, а нет — так обрати внимание: во всей львовской операции больше всего достается нашей роте. Где труднее всего, туда нас и посылают. Даже теперь вот. Те две роты обеспечивают нам фланги, а мы — в роли шпаги: либо проткнешь врага, либо сломаешься… — Байрачный достает папиросу, разминает между пальцами. — Может, у тебя есть махорка, а то эти слабенькие?.. Вот бы самосадом продраить горло, на душе бы полегчало… — Скручивает тугую цигарку из махорки. Делает это неторопливо, спокойно, как мужики на сенокосе, когда остается всего дела что на пару взмахов, а до вечера еще далеко, некуда спешить. И курит потихоньку, смакуя каждую затяжку. Будто от нечего делать посматривает искоса на план города под желтоватой слюдой планшета.

— Вот сюда, — показывает на красную пометку, — мы, то есть наша рота, втесались клином, а другие, будто в журавлином ключе, идут уже сзади…

— Но ведь нужно же кому-то быть впереди, — говорю. — Не мы, так они: первая или третья…

— Я не об этом, — он махнул рукой. — Сейчас время подтянуть их. Нужно подступить к вокзалу не узеньким острием, а охватить его полукругом. Для этого одного батальона мало, даже с приданной ему техникой. А вот когда подоспеют сюда свердловчане и пермяки, тогда мы и нажмем на противника, нажмем так, что никакой танковый заслон их не прикроет, не спасет… — Байрачный погасил цигарку. — Помощь будет часа через два, — передал Походько обещание Фомича. За это время мы должны подготовить, так сказать, плацдарм для штурма. Должны пробиться к улочке Короткой. Оттуда уже до вокзала — один шаг…

В тот же день мы стремительным штурмом выбили гитлеровцев из вокзала. Они так поспешно драпали, что на привокзальной площади оставили несколько целеньких «тигров» и, наверное, с полсотни автомашин самых разных марок. Но бои на Львов еще продолжались. Еще и в Высоком Замке, и на южной окраине города, и на западное громыхало и гудело. Но Львов пробуждался, будто от тяжелого сна. Львов начинал жить. Люди, которые уже три года — безмерно долгих и тяжелых — томились в неволе, в голоде, в буквальном смысле — на грани жизни и смерти, уже не могли ждать, пока затихнет бой.

Они выбегали из своих убежищ, пренебрегая смертельной опасностью — ведь рядом еще взрывались мины и снаряды, выбегали, только бы убедиться своими глазами, что пришли освободители. Прижимались к нашим гимнастеркам, орошая их слезами.

Какое-то время идем молча. В этой части города очень заметны следы недавнего боя. Еще не развеялся горьковатый смрад пороха и пожарищ. На улице груды битого кирпича, черепицы, обломанные ветки деревьев, раздавленная немецкая полевая кухня… Вон там разрушена фасадная стена двухэтажного домика. Теперь квартиры видны как бы в разрезе, как это бывает на сцене в театре. На втором этаже, под глухой стенкой одной из комнат поблескивает никелированная спинка кровати, а на переднем плане виднеется коричневый столик на трех точеных ножках. Справа от него сереет прибитая пылью детская кроватка. Даже плетеная сетка на ней, кажется, не порвалась.

— Видно, отвалило стену взрывной волной, — посматриваю на Байрачного, но его внимание уже привлек подбитый «тигр», которым теперь завладели подростки.

— Еще вчера это страшилище наводило ужас на людей, а сегодня, видишь, дети играют возле него в жмурки. Оно теперь металлолом, хлам…

Когда меня назначили командиром подразделения, в первое время все бойцы в своих серых шинелях казались мне похожими друг на друга. Вскоре, правда, я стал различать их и по лицам, и по голосу, и даже по манере ходить или держаться. Это все внешние отличия, внешние признаки личности. А внутри они оставались для меня тайнами… Но после первого же боя, после атаки эти тайны открылись. Не только я, каждый увидел, кто чего стоит. Состоялась, так сказать, переоценка ценностей. Мое мнение о большинстве воинов не изменилось. Правда, между подбитым «тигром» и тем, о чем мы говорим, кажется, никакой аналогии нет, но переоценка ценностей на войне — дело мгновенное… Оглянулся.

— Это ж где-то недалеко отсюда живет Стефа, — снова заговорил Байрачный, когда мы свернули. — Тебе Саша не сказал номер дома? — посмотрел на меня.

— Нет, — отвечаю. — Надеялся же, даже хвастал, что сам будет приветствовать ее, подъехав на своей «Гвардии» к крыльцу…