Мстислав Толмачев - Такая долгая полярная ночь.

На прииске «Красноармейский», когда я там, будучи заключенным, работал в лагерной больнице ОЛП'а №1 фельдшером, был начальником опергруппы, а по-лагерному «кумом», Борис Николаевич Павлунин. Он, кажется, был мой «земляк», т.е. нижегородец. О некоторых его поступках, которые никак не вязались с правилами и установками для работников МВД того времени, мне рассказывал заключенный Николай Васин, которого я знал еще по лагерю в Зырянке. Васин был хороший художник, и ему было поручено к какому-то празднику нарисовать членов сталинского Политбюро и даже портрет Сталина. Качество нарисованных портретов советских правителей пришел проверить начальник опергруппы Павлунин. Нарисованное он одобрил, но когда он взглянул на портрет Сталина, то в изумлении воскликнул: «Это что?» Даже не кто. Васин ответил: «Это портрет товарища, извините, гражданина Сталина». Заключенный не мог Сталина назвать товарищем. С этого «портрета» на Павлунина смотрели злые глаза, хищно топорщились усы, властно искривлены были губы у этого лица кавказской национальности. «Ты что, прохвост, нарисовал?» — зловещим шепотом произнес Павлунин. «Прохвост» — было любимое слово у опера. Васин мне рассказывал, что душа его при такое шепоте «кума» ушла в пятки. Павлунин, глядя на этот скорее шарж, чем портрет, спросил, видел ли кто-либо эту мазню. Получив от художника отрицательный ответ, строго приказал немедленно при нем уничтожить этот так называемый портрет. «Никогда» слышишь, прохвост, не пытайся даже рисовать его», — добавил Павлунин, уходя из помещения лагерного клуба. Рассказывая об этом «портретном» эпизоде, Васин сказал: «Вижу, что «кум» — человек, не сволочь, не мелочный человек. Ведь мне за этого усатого великого вождя явно можно было намотать срок». Но Васин еще раз встретился с оперработником Павлуниным. Как-то он рассказал в кругу заключенных анекдот, который, видно, был по тогдашней оценке антисоветским. Конечно, стукач немедленно «дунул» в опергруппу. И вот Николай Васин сидит в кабинете Павлунина. «Ну-ка расскажи мне анекдотик, что ты рассказывал в бараке», — сказал Павлунин. И Васин рассказал. Павлунин покрутил головой и, глядя на сильно приунывшего Васина, сказал: «Вроде ты, прохвост, не дурак, а так рискуешь собой». И добавил: «Иди, прохвост, и чтоб запомнил — не болтай себе на беду. Пошел вон!» И Васин буквально выкатился из кабинета. Позднее рассказал мне об этом. Ясно было, что такой «кум» — редкость среди этой породы людей, не гад, выполняющий план репрессирования людей.

Однажды ко мне в больницу на «Красноармейском» пришел мой тюремный товарищ Савин Николай Петрович. Я о нем уже рассказывал, о знакомстве с ним в камере Благовещенской режимной тюрьмы. Оказывается на Чукотку он прибыл раньше в этапе из Находки, чем мы, колымчане. Мы прежде чем быть этапированы на Чукотку, проходили «стаж» заключенного на Колыме. Савин нисколько не изменился: такого же небольшого роста, тот ж мальчишеский облик лица, тревожные глаза. Ко мне он относился с уважением, хотя я был старше его только на два года. Он был растерян и пришел ко мне за советом. Оказывается его вызвал опер Павлунин и предложил ему стать осведомителем, а по-лагерному стукачом, в среде заключенных. Я понимал, что Павлунин выполняет приказ или директиву о внедрении в среду заключенных большего количества информаторов. Вероятно, там, в этих органах МВД велась определенная статистика и отчетность. Савин, будучи честным человеком, не мог принять такое предложение, отказ скорее всего грозил неприятностями. А при его слабом здоровье и, пожалуй, детском телосложении, тяжелые физические работы, представлявшиеся ему за отказ сотрудничать с опером, были для него гибелью. Он ушел от опера, сказав: «Подумаю». И пришел ко мне за советом. Обдумав ситуацию, я посоветовал согласиться на определенных условиях. А именно: сказать, что о мелочах, каких-то там глупых репликах, анекдотах он, Савин, сообщать не будет, но если будет готовиться в недрах лагеря какое-либо крупное событие, например, групповой побег, убийства, восстание, то он как гражданин своей родины об этом сообщит. Конечно, таких материалов, Савин не имел и ни о чем не сообщал, а Павлунин его не беспокоил… Савин, как еще одна единица, нужен был, как я догадался, для отчетности.

После Павлунина был Григорий Листопадов. О нем я сказать могу немного. Я с ним общался дважды, будучи приглашен на оперативную работу в качестве судебно-медицинского эксперта. Должно быть, по рекомендации Сергея Михайловича Лунина, а он, вероятно, помнил мой «дебют», когда я определил по пулевым ранам количество выстрелов, начальник штаба дивизиона охраны вежливо предложил мне разобраться с найденными в тундре останками человека или двух, расчлененными и явно, как он сказал, убитыми. «Наверно, чукчами», — добавил он. Я тактично возразил, что с чукчами общался, знаком и что если надо убить, то просто всадят пулю из винчестера, а расчленять убитого не будут. Но подробнее о своей работе в качестве судебномедицинского эксперта я расскажу в другой главе.