Виктор Бакин - Владимир Высоцкий без мифов и легенд

В начале третьего стало ясно, что прощание, если его не оста­новить, будет продолжаться бесконечно...

Люди, которые поняли, что все-таки не увидят его, передава­ли свои цветы стоящим впереди, и цветы поплыли по остановив­шейся реке.

А в зале звучало: «С миром отпущаеши раба твоего...»

За несколько минут до начала панихиды зазвучал чистый и спо­койный голос Гамлета-Высоцкого:

...Каким бесславьем покроюсь я в потомстве,

Пока не знает истины никто!

Нет, если ты мне друг, то ты на время

Поступишься блаженством. Подыши

Еще трудами мира и поведай

Про жизнь мою...

И вот доступ прекращен. Несколько минут покоя, никто нику­да не движется, фоторепортеры не щелкают камерами.

Любимов открыл гражданскую панихиду.

А.Эфрос: «И был страшный момент, когда Любимов подошел и произнес — он хотел сказать: «Разрешите начать митинг», но про­изнес только «Разрешите...» — и не закончил. Этот сбой «железно­го» Любимова был для меня сильной неожиданностью. И все вокруг встали, и воцарилась тишина, невероятная тишина воцарилась...»

Любимов говорит так, будто кто-то с ним спорит или собирает­ся спорить: «Есть древнее слово — бард... У древних народов — гал­лов и кельтов — так называли певцов и поэтов. Они хранили риту­ал своих народов, они пользовались доверием народа. Их творче­ство отличалось оригинальностью, самобытностью. Они хранили традиции народа, народ им верил, доверял и чтил их.

К этому чудесному племени принадлежит ушедший, который лежит перед вами и который играл перед вами на этих подмостках долгое время творческой жизни. Над ним видите занавес из «Гамле­та». Вы слышали его голос, когда он кончал пьесу прекрасного по­эта, гения перевода Бориса Пастернака.

Владимир был человеком, он рвал свое сердце, и оно не выдер­жало — остановилось. Народ отплатил ему большой любовью: тре­тьи сутки люди идут день и ночь проститься с ним, постоять у порт­рета, положить цветы, раскрыть зонты и охранять цветы от солнца, чтобы они не завяли. Мы мало его хранили при жизни — по-видимому, такова горькая традиция всех русских поэтов. Но все, что вы видите здесь, само за себя говорит...»

Вторым выступил В.Золотухин, затем — М.Ульянов, Г.Чухрай, В.Ануров — начальник Главного управления культуры исполкома Моссовета...

Люди поднимаются на сцену, с двух сторон обтекают гроб. Про­ходя, многие кладут ладонь на скрещенные руки. В основном, это были актеры разных театров, близкие и родные. Когда все попро­щались, Любимов сказал: «А сейчас я прошу покинуть зал, това­рищи».

Стали прощаться самые близкие люди. Первой подошла Татья­на Иваненко. Она его долго целовала, причем не было ни капли ак­терства, это была любовь и боль любящей женщины...

Подошла Марина. Она очень эффектна — овал лица и повто­ряющий его овал выреза на черном платье так и просятся в овал старинного медальона. Она не целовала, красиво положила руку на его руки — и все...

И вот снова музыка из «Гамлета» — на самой трагической ноте. И под нее над толпой плывет гроб. К выходу из дверей театра. На­всегда. Вышедшие из театра были поражены количеством людей, собравшихся здесь, — вся Таганская площадь с обеих сторон эста­кады была забита людьми. Люди заполнили крыши и окна домов, метро, ресторана «Кама», киосков, универмага...

Любимов обратился к властям, чтобы разрешили нести гроб от театра до кладбища на руках. Но для этого надо было перекрыть движение по всему центру — чего, естественно, из-за Олимпиады не разрешили.

В суматохе и нервозности забыли о сыновьях Высоцкого.

Вспоминает Никита: «Я много часов провел в театре, потом вы­шел со служебного входа на Садовое кольцо и увидел площадь — она была «живая». Народ заполнил все пространство, стоял на кры­шах на ларьках. Ужас... А потом нас с Аркадием чуть не оставили в театре. Взрослые садились в автобус, а я, уж так был воспитан, про­пускал старших вперед. Мест свободных не осталось, дверь закры­лась, и автобус уехал... Я стою, рядом Аркадий, а вокруг толпа чу­жих людей. И вдруг Кобзон хватает нас и заталкивает в свою маши­ну. Если бы не он, мы просто бы не похоронили отца».

Когда процессия выехала на Таганскую площадь, под колеса ка­тафалка полетели цветы. И еще несколько сотен метров люди бро­сали и бросали цветы под колеса сопровождающих автобусов. То­гда еще не было моды аплодировать ушедшему артисту или поэту. Машины уходят на Садовое кольцо в сторону Ваганьковского клад­бища...

В.Туманов: «Как комья земли, били цветы в окна катафалка. Они летели со всех сторон. Их бросали тысячи рук. Машина не мог­ла тронуться с места. Не только из-за тесноты и давки на площади. Водитель не видел дороги. Цветы закрыли лобовое стекло. Внутри стало темно. Сидя рядом с гробом Володи, я ощущал себя заживо погребенным вместе с ним. Глухие удары по стеклу и крыше ката­фалка нескончаемы. Людская стена не пропускает траурный кортеж. Рука Марины судорожно сжимает мой локоть: "Я видела, как хоро­нили принцев, королей... Но такого представить не могла"».