Виктор Бакин - Владимир Высоцкий без мифов и легенд

На сцене сидели у гроба отец, мать, Марина, дети и другие близ­кие люди, труппа театра, остальные — в партере и на балконе. Сце­ну от зала отгородила шеренга молодых ребят в голубых рубашках. Это ученики школы каратэ, которых привел А.Штурмин по просьбе Любимова: «Володе, наверное, было бы неприятно, если бы в театре была милиция...» У гроба менялся караул из актеров театра...

Идут и идут люди... Час, второй, третий... Как-то ухитряются укладывать свои цветы — кажется, что на сцене уже нет места.

Ю.Медведев: «Я хотел попрощаться и уйти. В этот день не хо­телось видеть людей, ищущих глазами Марину Влади или сыновей от первого брака... Я ошибся. Я стоял у изголовья, и в мою неволь­ную обязанность входило просить людей не задерживаться у гро­ба... Ведь могла бы остановиться вся многотысячная очередь людей, которые пришли проститься с Володей...

— Будьте добры, пройдите, пожалуйста... Прошу вас, не задер­живайтесь...

Я стоял у гроба, пока Володю не вынесли из театра. И я не ви­дел ни одного любопытствующего! Только ощущение большой лич­ной потери...

И слезы... Казалось, что я уже давно забыл, что это такое... А тут слезы лились непрерывно все эти часы... Что-то не совсем понятное происходило со мной. Да и не только со мной...»

Л.Филатов: «...всех невозможно было пропустить. И всех торо­пили: «Товарищи, побыстрее, побыстрее, — тихонечко говорили. — Побыстрее, товарищи, потому что очень много людей». И вдруг остановился какой-то старик на костылях. Весь в орденах. Седой совершенно человек, белый как лунь, с одной ногой. Застыл над гробом. И никто ему, конечно, не посмел сказать: «Проходите, то­варищ, проходите!»

Или, скажем, совершенно ортодоксальная старушка в платоч­ке. Ну трудно предположить, глядя на старушку, что она увлекалась песнями Владимира Высоцкого. Но она попросила, чтоб ее чуть-чуть приподняли — она очень хотела попрощаться и поцеловать Владимира.

Это то, что мы называем действительно национальной утратой».

Пришли проститься с артистом московские театры: «Совре­менник» и МХАТ, Театр на Малой Бронной и Ермоловой, Малый, Сатиры, Вахтангова, Моссовета... Лица, примелькавшиеся на экра­не, мгновенно узнаваемые: М.Ульянов, Г.Бортников, М.Боярский, И.Саввина, Л.Дуров, М.Козаков, В.Дашкевич, М.Захаров, А.Миро­нов, М.Вертинская, Ю.Ким, Р.Быков и многие, многие другие... На­кануне в культурном центре Олимпиады был концерт, и они, слов­но с той сцены, всем составом перенеслись сюда.

Пришли космонавты. Проходят в общей очереди, потом стано­вятся в почетный караул... Приходящие сходили со сцены и сидели в зале. Но темнота и тишина создавали впечатление, что зал пуст...

Р.Быков: «...Это был очень погожий день, теплый с голубым не­бом, очаровательными облаками. Толпа была уже у театра, как со­общили, около тридцати тысяч. Люди сидели, стояли на крышах до­мов, универмага, киосков. И первое, что поразило, причем об этом стоит подумать: когда собирается много народу, человек сто, две­сти, триста (а уж в тысяче уже наверняка), найдется один пьяный и один хулиган. И пьяный, и хулиган, чтобы ни происходило во­круг, попытается, как это говорится в быту, «потащить одеяло на себя», стать в центре внимания. Не нашлось среди тридцати ты­сяч человек ни одного пьяного, ни одного хулигана. Быть может, и были выпившие люди, и даже наверняка. Но только они не тащи­ли одеяло на себя. Повестка дня была ясна и волновала всех — по­хороны Высоцкого...

Это были народные похороны. Я сидел на полу. Гроб стоял на сцене. Я сел впереди. Так получилось — пришел и сел... И волей-неволей смотрел, смотрел на лица проходящих мимо гроба людей в течение нескольких часов. И эти лица привлекли к себе внима­ние, несмотря на то что отвлечься от самого факта смерти Влади­мира Семеновича было трудно. И, тем не менее, факт был значи­тельный. Кто шел прощаться? Шла новая Москва, лицо которой до этого момента я знал не очень близко. Москва, которая мне глубо­ко понравилась. Я даже не знал, что она может так четко себя вы­разить... Это была молодая Москва. Не в возрасте восемнадцати — девятнадцати лет, а в возрасте двадцати пяти — тридцати пяти лет. Это были молодые пары — муж с женой, семья — это было видно. Лица были достаточно интеллигентны, достаточно просты. Не было никакого показного горя: кто плакал, тот плакал, кто был притих­ший, тот — притихший. Это были естественные люди с естествен­ным выражением лиц...»

По приблизительным подсчетам прошло около 7000. Другие ты­сячи так и не смогли пройти, хотя Любимов говорил, что простят­ся все, даже если это будет ночью. Он наивно надеялся, что Мини­стерство культуры разрешит перенести спектакль, который должен состояться на той же сцене вечером в понедельник, но не тут-то было...