Виктор Бакин - Владимир Высоцкий без мифов и легенд

В.Янклович: «Потом Марина вдруг говорит — все-таки каких-то вещей она не понимает:

— Ты не можешь организовать, чтобы мне отдали Володино сердце? Я хочу увезти его с собой.

— А как ты реально себе это представляешь?

— А так — пусть хирург вырежет сердце, а я увезу его с собой.

Я буквально в шоке! Бегу к Любимову. Мы с Любимовым пыта­емся ее убедить, что у нас так не принято. А она нас даже не слуша­ет... Любимов уговаривает ее, говорит, что у нас это никто не пой­мет и т. д. А она отвечает:

— А мне-то что, что у вас не поймут. Это же — мое! Его я ос­тавлю здесь, а сердце хочу взять с собой...»

Через несколько лет Влади издаст книгу своих воспоминаний о Высоцком, которую тоже «не все поймут». И опять она скажет: «А мне-то что, что у вас не поймут. Это же — моя книга!» На упре­ки тех, кто уличит ее в явной неправде, она ответит, что писала не воспоминания, а художественное произведение....

Л.Сульповар: «Поздно вечером 26-го, уже ночью, мы разгова­ривали с Мариной... Она рассказывала, что Володя не помог ей по­хоронить сестру... Что он «сорвался» в Париже, просто исчез... И на­счет госпиталя и лечения тоже говорила...

— Я ни физически, ни морально не могла это выдержать... Про­сто уже не было сил...»

Марина встречала пришедших выразить соболезнование. На кухне был накрыт стол: вино и легкие закуски...

Пришел В.Баранчиков — врач, с которым Высоцкий дружил последние восемь лет.

В.Баранчиков: «Я приехал на Малую Грузинскую 27 июля. Си­дели на кухне с Мариной — пили вино... И мне, честно говоря, не понравилось, как вела себя Марина...

— Да, Володя... А я ведь его уже похоронила... Он умер для меня полгода назад!

— Марина, что ты говоришь?!

— Да что вы носитесь со своей русской сентиментальностью... И что бы он был без меня — я ему показала весь мир...»

Приехал из Ленинграда Кирилл Ласкари. Прямо с вокзала — на Малую Грузинскую. У Марины нашлись успокоительные слова и для него:

— Ты знаешь... Кириль... Володя говорил, что никогда ему не было так хорошо и спокойно, как тогда у тебя...

Пришел Г.Полока. Пришел проститься и за песней для фильма: «Марина, вся в черном, долго искала в куче его рукописей нашу пес­ню. Нашла, и мой помощник торопливо переписал ее. И все...»

Поздно вечером 27-го привезли гроб...

Этот гроб был из серии изготовляемых по специальному за­казу — так называемая «шестерка», — в которых хоронили членов правительства и Политбюро. Через два года в таком гробу увидят граждане СССР Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильи­ча Брежнева.

Марина провела всю ночь возле мужа. Час просидела совер­шенно одна, попросила, чтобы никто не входил...

28 июля — день св. Владимира...

В четыре часа утра Высоцкого положили в гроб и снесли вниз в холл. Играет квартет студентов консерватории... Проходит крат­кая панихида. Были мать, отец, Марина Влади, сыновья, Людмила Абрамова, Оксана, другие родственники, друзья, соседи, никому не известные люди, пришедшие с улицы... Гроб с телом перевозили в театр в реанимобиле.

В пять часов белый гроб установили на высокий постамент в середине сцены, ногами к залу, изголовье приподнято. Сцена у гроба почти до рампы завалена букетами цветов. Над изголовьем — зна­менитый темно-коричневый вязаный ажурный занавес из «Гамле­та», собранный наподобие паруса, подобранного к рею, напоминал раскрытые крылья ворона. Прямо над гробом — большая фотогра­фия Высоцкого. Он смотрел с нее спокойно, чуть вопросительно, как будто на себя теперешнего, на гроб и одновременно на каж­дого сидящего или проходящего через зал. Фотография была сде­лана недавно — в сентябре 1979 года во время тбилисских гастро­лей театра...

Первый венок у гроба был от Камерного театра. Его поставил Александр Подболотов.

Задолго до начала панихиды пришли Николай Губенко и Жан­на Болотова. Они просидели около двух часов, не вставая...

С шести часов утра (а некоторые стояли с ночи) на Таганской площади, на Большой Радищевской улице, от самого театра начала выстраиваться очередь. К десяти часам утра она уже была в конце соседней, параллельной улицы — Володарского, через Яузу и даль­ше по набережной Москвы-реки, и дошла до высотного дома на Ко­тельнической набережной. К одиннадцати часам очередь была уже у Зарядья — все пространство было запружено людьми. Очередь, очередь, очередь — бесконечная, немыслимая...

А.Макаров: «Я проехал вместе с товарищем на машине вдоль очереди в театр: очередь была длиной в девять километров!»