Михаил Аношкин - Рубежи

Когда я уходил на задание, сообщил отцу, чтобы писем от меня скоро не ждали и чтоб не волновались. Но отец продолжал писать аккуратно, так что накопилась целая куча треугольничков. Читал их запоем. В каждом один и тот же вопрос: что это за такое задание, что писать нельзя? В одном из писем известие — убит мой закадычный друг Колька Бессонов, пришла похоронная. Сообщение оглушило. Я представить себе не мог, как это нет Кольки Бессонова. Нет в живых предводителя в охотничьих и рыбацких походах? Этого быть не может!

Написал отец и про Николая Глазкова. Успел повоевать, но вернулся инвалидом: разбило ему локтевой сустав. Орден Красной Звезды привез и медаль «За боевые заслуги».

Секретарем партбюро батальона был старший лейтенант Бутц. Сухощавый, невысокий, морщинистый. Родом из Ленинграда. В два раза старше меня. В батальоне за глаза называли его Питерским рабочим. Советовали иногда:

— Наведайся к Питерскому рабочему, у него глаз верняк!

Или:

— Поговори с Питерским рабочим, он должен знать.

Старший лейтенант Бутц обладал удивительной способностью сходиться с людьми. Обычно при беседе с офицерами рядовые чувствовали неловкость. А с Бутцем неловкости не ощущалось.

До выполнения задания в тылу врага я не был лично знаком с Бутцем, хотя кто же в батальоне не знал секретаря партбюро! А когда вернулись, Бутц проявил к нам неподдельный интерес. Как-то во время марша он появился на привале в нашем взводе и вроде бы невзначай устроился возле моего отделения.

— Ну-ка, братцы, поделитесь махоркой! — сказал с улыбкой. — А я угощу вас «Беломором»!

Папиросы выдавали только офицерам, как доппаек. Мы мигом опустошили пачку, а он с удовольствием затянулся моршанской махоркой. И слово за слово, непринужденно, без нажима выпытал у нас все подробности о жизни в тылу врага.

В деревушке Сенная, где вскоре разместился батальон, Бутц нашел меня и завел разговор о моей жизни. Я выложил все, как на исповеди. Сказал и о документах, которые у меня исчезли. Правда, к тому времени я снова состоял в комсомоле, жаль было лишь потерянного стажа.

После разговора с секретарем партбюро мне предложили подавать заявление в партию. А я сам об этом уже подумывал.

Заседание партбюро батальона проходило в крестьянской избе. Вместительные сени, большая прихожая с русской печью и горница. Прибыло нас человек двенадцать, вызывали по одному. Из горницы, где заседало партбюро, вывалился очередной, вспотевший и возбужденный. Взглядом спрашиваю: «Ну, как?»

Он счастливо улыбается:

— Порядок! По Уставу гоняли!

Я ждал вопросов по Уставу и, конечно, его вызубрил. Но члены партбюро, осведомленные, что я учился на военно-политических курсах, оставили в покое Устав и принялись испытывать меня на знание истории партии. Да так основательно, будто на выпускных экзаменах. Я взмок от волнения. Но знания, приобретенные на курсах, еще не выветрились из головы, потому мои ответы членов бюро удовлетворили. «Ну, — решил я, — если на заседании партбюро родного батальона устроили экзамен с пристрастием, то что же будет в политотделе фронта?»

Штаб был в движении, заседание состоялось в поле. Предстал перед людьми высоких рангов: майоры, полковники. Бутц скупо, оттеняя самое главное, доложил. Я внутренне сжался, ожидая каверзных вопросов. А их не было! Если не считать одного, который задал председательствующий, седой полковник. Он весело, по-доброму улыбнулся и спросил:

— Страху-то натерпелся, когда летел в тыл врага?

Хотя и неудобно было признаваться, но что было, то было. И я ответил:

— Натерпелся.

— Хорошо, что не врешь, — сказал полковник. — Страх присущ каждому, все дело в том, как преодолеть его. Итак, есть предложение принять товарища кандидатом в члены ВКП(б).

В кандидатах я проходил три месяца. Тогда действовала инструкция ЦК партии, устанавливавшая для фронтовиков укороченный кандидатский стаж.

…Зиму и весну батальон занимался разминированием Гомеля, спасением от ледохода временных мостов на Соже. Основные были взорваны. Наплавные, сколоченные из досок, были непрочными ниточками, связывавшими один берег с другим. По ним днем и ночью мчались машины в сторону фронта и обратно. А ледоход на такой реке, как Сож, напористый. Он мог в два счета отрезать фронт от тыла.

С наступлением тепла роту бросили на разминирование полей. Но вскоре отозвали в Овруч, где размещался штаб фронта. Охраняли дороги, ведущие в город, устраивали облавы на бандеровцев. Осматривали каждый куст, проверяли чащобы. Однажды обнаружили вооруженную группу людей в штатском. Поднялась перестрелка. И непостижимым образом группа исчезла. Была — и нет ее! Словно сквозь землю провалилась. О том, как умели прятаться бандеровцы, об их искусно сооруженных схронах мы узнали позднее. А тогда бандеровцы задали нам загадку — куда могли исчезнуть? Ведь явный был им капут!