Михаил Аношкин - Рубежи

Солнечный июльский день. Трепещут на легком ветерке листья яблонь и груш. В огородах поднялась кукуруза. Вовсю полыхают подсолнухи. И тишина. А у людей — горе, у людей — война. Она не щадит никого — ни вооруженного, ни безоружного… Уцелела деревенька, но что сделала с людьми лютая злоба бандитов…

Война до корней обнажает человеческие характеры, четко выявляет классовые различия. Особенно мы почувствовали это в Польше. Между Холмом и Люблином в лесу встретили вооруженный отряд поляков. Они называли себя партизанами. Майор Фесенко, замполит батальона, договорился о встрече с их командованием. Сопровождающими взял меня и еще двух автоматчиков. Батальон устроил привал на опушке леса. Сосны здесь жиденькие, какие-то рахитичные. Не то, что у нас, на Урале. Да и то сказать — росли они здесь на песке.

Лагерь поляков располагался в глубине леса. Странно, почему они не вышли оттуда. Фашистов прогнали, бояться некого. С нами они вроде бы на дружеской ноге, но в лагерь не пустили. Собственно, Фесенко туда и не рвался. Важно было встретиться с командиром и поговорить. А где — какое это имело значение? Командир еще молодой, лет под тридцать, не старше. Высокий и худощавый, лицо прыщеватое, очки в роговой оправе, волосы длинные, как у попа. За спиной автомат.. Не немецкий, незнакомой нам конструкции.

Фесенко немного говорил по-польски, во всяком случае мог объясняться. О чем они говорили — мы не поняли, но по хмурым лицам догадались, что разговор был отнюдь не легким. Поляк ушел не попрощавшись.

На обратном пути Фесенко угрюмо сказал:

— Окрошка у них в голове. Они, видите ли, за эмигрантское правительство, а оно, как известно, в Лондоне. Брататься с Красной Армией не велено, приказано выжидать в лесу. А чего выжидать? Оружие у них, между прочим, английское.

Чудно: не хотят иметь дела с Красной Армией. Кому от этого выгода? И кто будет в проигрыше? Наш батальон наступал бок о бок с подразделением польской армии. Зачастую и привалы устраивали общие, и в Люблин вступили в один час. Польские товарищи рассказывали, как формировалась их армия Людова, выступающая за демократическую Польшу; с горечью вспоминали вероломство генерала Андерса. Упоминали об армии Крайовой, об аковцах, которые спят и во сне видят в Варшаве эмигрантское правительство Миколайчика. Встреченный нами отряд был «аковским» и, по законам классовой борьбы, враждебным и нам и подлинным польским патриотам.

Немало прошагали и проехали мы по польской земле. Поражала чересполосица на крестьянских полях. Будто сотворены они из разноцветных заплаток, как одеяло лоскутное. Заплатка из пшеницы бурая — наливает зерно. Заплатка из кукурузы густо-изумрудная — пожелтеет позднее. Заплатка из гречихи белая — цветет. И каждая полоска принадлежит разным хозяевам. Зрелище красочное, но бестолковое. То ли дело колхозное поле — ни конца, ни края. До самого горизонта колышется пшеница или рожь. Есть где разгуляться комбайну и трактору.

Люблин освободили молниеносным ударом танковых подразделений. Фашисты не успели разрушить город, оставили даже богатые фронтовые склады. Как только стихли выстрелы, жители высыпали на улицы — праздничные, ликующие. Наши «студебеккеры» медленно ползли между двух людских стен. Улыбки, цветы, угощения. Наконец-то пришло освобождение! И вдвойне радостное — вместе с Красной Армией в город вступали части Войска Польского. То тут, то там возникали колоритные сценки. Старушка нарушила солдатский строй, со слезами на глазах обняла жолнежа, как сына. И у того навернулись слезы. А вот девушка подбежала к идущему впереди роты поручику, поцеловала в губы и вручила охапку пунцовых георгинов.

Через несколько дней в Люблине было образовано временное правительство Польши.

В городе мы задержались ненадолго. Выполняли ту же работу — искали мины. Обшарили все и ничего не обнаружили. Видно, не хватило у противника времени на минирование, не ожидали они такого стремительного удара. Для порядка на проверенных помещениях размашисто писали мелом: «Мин нет». На дверях одного склада, приземистого, похожего на овощехранилище, кто-то до нас неуверенно нацарапал: «Осторожно! Заминировано!» Ого! Значит, работенка нам все-таки будет. С предосторожностями открыли двери и невольно улыбнулись: в ноздри шибанул густой запах. То был винный погреб, до потолка заставленный корзинами с бутылями и разнокалиберными бочками. Половину человечества можно опоить — столько завезли сюда всякого зелья. Кто-то уже пытался расстрелять бутылки и бочки из автоматов. Но это было бесперспективное занятие и зряшная трата боеприпасов.